- Я хочу съесть бифштекс.

- Помилуйте, это всегда полно народу.

- Ну и пусть.

- Но... мы опоздаем. Уж десять часов.

- Туда нельзя опоздать.

- Да ведь я опоздаю! Они меня ждут обратно.

- Ну и пусть; только глупо вам к ним являться. Я с вашею возней сегодня не обедал. А к Кириллову чем позднее, тем вернее.

Петр Степанович взял особую комнату. Липутин гневливо и обидчиво уселся в кресла в сторонке и смотрел, как он ест. Прошло полчаса и более. Петр Степанович не торопился, ел со вкусом, звонил, требовал другой горчицы, потом пива, и всё не говорил ни слова. Он был в глубокой задумчивости. Он мог делать два дела - есть со вкусом и быть в глубокой задумчивости. Липутин до того наконец возненавидел его, что не в силах был от него оторваться. Это было нечто вроде нервного припадка. Он считал каждый кусок бифштекса, который тот отправлял в свой рот, ненавидел его за то, как он разевает его, как он жует, как он, смакуя, обсасывает кусок пожирнее, ненавидел самый бифштекс. Наконец, стало как бы мешаться в его глазах; голова слегка начала кружиться; жар поочередно с морозом пробегал по спине.

- Вы ничего не делаете, прочтите, - перебросил ему вдруг бумажку Петр Степанович. Липутин приблизился к свечке. Бумажка была мелко исписана, скверным почерком и с помарками на каждой строке. Когда он осилил ее, Петр Степанович уже расплатился и уходил. На тротуаре Липутин протянул ему бумажку обратно.

- Оставьте у себя; после скажу. А впрочем, что вы скажете?

Липутин весь вздрогнул.

- По моему мнению... подобная прокламация... одна лишь смешная нелепость.

Злоба прорвалась; он почувствовал, что как будто его подхватили и понесли.

- Если мы решимся, - дрожал он весь мелкою дрожью, - распространять подобные прокламации, то нашею глупостью и непониманием дела заставим себя презирать-с.

- Гм. Я думаю иначе, - твердо шагал Петр Степанович.

- А я иначе; неужели вы это сами сочинили?

- Это не ваше дело.

- Я думаю тоже, что и стишонки "Светлая личность", самые дряннейшие стишонки, какие только могут быть, и никогда не могли быть сочинены Герценом.

- Вы врете; стихи хороши.

- Я удивляюсь, например, и тому, - всё несся, скача и играя духом, Липутин, - что нам предлагают действовать так, чтобы всё провалилось. Это в Европе натурально желать, чтобы всё провалилось, потому что там пролетариат, а мы здесь только любители и, по-моему, только пылим-с.

- Я думал, вы фурьерист.