- Полноте-с, я совсем не стою-с, - лепетала она, стараясь поднять его на кровать.

- Спасительница моя, - благоговейно сложил он пред нею руки. - Vous tes noble comme une marquise!18 Я - я негодяй! О, я всю жизнь был бесчестен...

- Успокойтесь, - упрашивала Софья Матвеевна.

- Я вам давеча всё налгал, - для славы, для роскоши, из праздности, - всё, всё до последнего слова, о негодяй, негодяй!

Холерина перешла, таким образом, в другой припадок, истерического самоосуждения. Я уже упоминал об этих припадках, говоря о письмах его к Варваре Петровне. Он вспомнил вдруг о Lise, о вчерашней встрече утром: "Это было так ужасно и - тут, наверно, было несчастье, а я не спросил, не узнал! Я думал только о себе! О, что с нею, не знаете ли вы, что с нею?" - умолял он Софью Матвеевну.

Потом он клялся, что "не изменит", что он к ней воротится (то есть к Варваре Петровне). "Мы будем подходить к ее крыльцу (то есть всё с Софьей Матвеевной) каждый день, когда она садится в карету для утренней прогулки, и будем тихонько смотреть... О, я хочу, чтоб она ударила меня в другую щеку; с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щеку comme dans votre livre!19 Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую... ланиту. Я никогда не понимал прежде!".

Для Софьи Матвеевны наступили два страшные дня ее жизни; она и теперь припоминает о них с содроганием. Степан Трофимович заболел так серьезно, что он не мог отправиться на пароходе, который на этот раз явился аккуратно в два часа пополудни; она же не в силах была оставить его одного и тоже не поехала в Спасов. По ее рассказу, он очень даже обрадовался, что пароход ушел.

- Ну и славно, ну и прекрасно, - пробормотал он с постели, - а то я всё боялся, что мы уедем. Здесь так хорошо, здесь лучше всего... Вы меня не оставите? О, вы меня не оставили!

"Здесь", однако, было вовсе не так хорошо. Он ничего не хотел знать из ее затруднений; голова его была полна одними фантазиями. Свою же болезнь он считал чем-то мимолетным, пустяками, и не думал о ней вовсе, а думал только о том, как они пойдут и станут продавать "эти книжки". Он просил ее почитать ему Евангелие.

- Я давно уже не читал... в оригинале. А то кто-нибудь спросит, и я ошибусь; надо тоже все-таки приготовиться.

Она уселась подле него и развернула книжку.

- Вы прекрасно читаете, - прервал он ее с первой же строки. - Я вижу, вижу, что я не ошибся! - прибавил он неясно, но восторженно. И вообще он был в беспрерывном восторженном состоянии. Она прочитала нагорную проповедь.

- Assez, assez, mon enfant,20 довольно... Неужто вы думаете, что этого не довольно!

И он в бессилии закрыл глаза. Он был очень слаб, но еще не терял сознания. Софья Матвеевна поднялась было, полагая, что он хочет заснуть. Но он остановил: