- Дурак! - задумчиво, но решительно отрезала Варвара Петровна.

Софья Матвеевна совсем уже плакала.

- Ничего я тут не умею хорошо рассказать, потому сама в большом страхе за них была и понять не могла, так как они такие умные люди...

- Об уме его не такой вороне, как ты, судить. Руку предлагал?

Рассказчица затрепетала.

- Влюбился в тебя? Говори! Предлагал тебе руку? - прикрикнула Варвара Петровна.

- Почти что так оно было-с, - всплакнула она. - Только я всё это за ничто приняла, по их болезни, - прибавила она твердо, подымая глаза.

- Как тебя зовут: имя-отчество?

- Софья Матвеевна-с.

- Ну так знай ты, Софья Матвеевна, что это самый дрянной, самый пустой человечишко... Господи, господи! За негодяйку меня почитаешь?

Та выпучила глаза.

- За негодяйку, за тиранку? Его жизнь сгубившую?

- Как же это можно-с, когда вы сами плачете-с?

У Варвары Петровны действительно стояли слезы в глазах.

- Ну садись, садись, не пугайся. Посмотри мне еще раз в глаза, прямо; чего закраснелась? Даша, поди сюда, смотри на нее: как ты думаешь, у ней сердце чистое?..

И к удивлению, а может, еще к большему страху Софьи Матвеевны, она вдруг потрепала ее по щеке.

- Жаль только, что дура. Не по летам дура. Хорошо, милая, я тобою займусь. Вижу, что всё это вздор. Живи пока подле, квартиру тебе наймут, а от меня тебе стол и всё... пока спрошу.

Софья Матвеевна заикнулась было в испуге, что ей надо спешить.

- Некуда тебе спешить. Книги твои все покупаю, а ты сиди здесь. Молчи, без отговорок. Ведь если б я не приехала, ты бы всё равно его не оставила?

- Ни за что бы их я не оставила-с, - тихо и твердо промолвила Софья Матвеевна, утирая глаза.

Доктора Зальцфиша привезли уже поздно ночью. Это был весьма почтенный старичок и довольно опытный практик, недавно потерявший у нас, вследствие какой-то амбициозной ссоры с своим начальством, свое служебное место. Варвара Петровна в тот же миг изо всех сил начала ему "протежировать". Он осмотрел больного внимательно, расспросил и осторожно объявил Варваре Петровне, что состояние "страждущего" весьма сомнительно, вследствие происшедшего осложнения болезни, и что надо ожидать "всего даже худшего". Варвара Петровна, в двадцать лет отвыкшая даже от мысли о чем-нибудь серьезном и решительном во всем, что исходило лично от Степана Трофимовича, была глубоко потрясена, даже побледнела: