Были между надзирательницами и такие, которые, рискуя жизнью, носили письма моей матери и отдавали

свой хлеб. Дни шли за днями; однообразие, какое бывает

только в тюрьмах. Иногда меня выводили на двор перед

больницей, сперва в общей гурьбе с «заразными» девчонками, больными ужасной болезнью, которые с папиросами

в зубах и руганью крали все по дороге, что только могли, за что их били по рукам, но впоследствии, так как я была

«политическая», гулять с другими мне не разрешали.

В верхний этаж перевели больных заключенных мужчин из Петропавловской крепости. Так как все тюрьмы

были переполнены, то часто, чтобы отделываться от них, расстреливали их целыми партиями без суда и следствия:

судить невиновных было излишним трудом.

Сколько допрашивали и мучили меня, выдумывая всевозможные обвинения! К 25 октябрю, большевистскому

празднику, многих у нас освободили: из нашей палаты ушла

Варя-Налетчица и другие. Но амнистия не касалась «политических». Чего только не навидалась и сколько наслыхалась горя: о переживаниях каторжанок в этих стенах, о их

терпении и о песнях, которыми они заглушали свое горе.

И мы, госпожа Сенани и я, пели сквозь слезы, забираясь

в ванную комнату, когда дежурила добрая надзирательница.

10-го ноября вечером меня вызвал помощник надзирателя, сказав, что с Гороховой пришел приказ меня немедленно

препроводить туда. Приказ этот вызвал среди тюремного

начальства некоторое волнение: не знали - расстрел или

освобождение! Я, конечно, не спала всю ночь, даже не ложилась — сидела на койке, думала и молилась. Рано

Утром надзирательница велела снять халат и принесла

мне мою одежду и белье. Затем в канцелярии меня передали конвойному солдату, и в трамвае мы поехали

на Гороховую.

256 АА Танеева (Вырубова). СТРАНИЦЫ МОЕЙ ЖИЗНИ

Меня обступили все арестованные женщины; помню

между ними графиню Мордвинову. Почти сейчас же вызвали на допрос. Допрашивали двое, один из них на вид

еврей; назвался он Владимировым. Около часу кричали

они на меня с ужасной злобой, уверяя, что я состою в немецкой организации, что у меня какие-то замыслы против

ЧеКа, что я опасная контрреволюционерка и что меня непременно расстреляют, как и всех «буржуев», так как политика их, большевиков, — «уничтожение» интеллигенции и т.д. Я старалась не терять самообладания, видя, что