потом еще какая-то женщина, которая убила и сварила своего мужа. Трудно было привыкнуть к вечной ругани, часто

доходившей до драки, — и все больше из-за еды. Меняли

все, что было: рубашки, кольца и т.д. на хлеб, и крали все, что могли, друг у друга. По ночам душили друг друга подушками, и на крик прибегали надзирательницы. С кем только

не встретишься в тюрьме! Были женщины, забытые там всеми, которые скорее походили на животных, чем на людей, покрытые паразитами, отупевшие от нищеты и несчастий, из которых тюремная жизнь создала неисправимых преступников. Но ко всем им, ворам, проституткам и убийцам, начальство относилось менее строго, чем к «политическим», каковой была я, и во время «амнистии» их выпускали

Освобождение 255

целыми партиями. Была раньше в Выборгской тюрьме церковь, которую закрыли и во время большевистского

праздника в ней устроили бал и кинематограф. Священник тайно приходил причастить меня.

Были между надзирательницами и такие, которые, рискуя жизнью, носили письма моей матери и отдавали

свой хлеб. Дни шли за днями; однообразие, какое бывает

только в тюрьмах. Иногда меня выводили на двор перед

больницей, сперва в общей гурьбе с «заразными» девчонками, больными ужасной болезнью, которые с папиросами

в зубах и руганью крали все по дороге, что только могли, за что их били по рукам, но впоследствии, так как я была

«политическая», гулять с другими мне не разрешали.

В верхний этаж перевели больных заключенных мужчин из Петропавловской крепости. Так как все тюрьмы

были переполнены, то часто, чтобы отделываться от них, расстреливали их целыми партиями без суда и следствия:

судить невиновных было излишним трудом.

Сколько допрашивали и мучили меня, выдумывая всевозможные обвинения! К 25 октябрю, большевистскому

празднику, многих у нас освободили: из нашей палаты ушла

Варя-Налетчица и другие. Но амнистия не касалась «политических». Чего только не навидалась и сколько наслыхалась горя: о переживаниях каторжанок в этих стенах, о их

терпении и о песнях, которыми они заглушали свое горе.

И мы, госпожа Сенани и я, пели сквозь слезы, забираясь

в ванную комнату, когда дежурила добрая надзирательница.

10-го ноября вечером меня вызвал помощник надзирателя, сказав, что с Гороховой пришел приказ меня немедленно

препроводить туда. Приказ этот вызвал среди тюремного

начальства некоторое волнение: не знали - расстрел или

освобождение! Я, конечно, не спала всю ночь, даже не ложилась — сидела на койке, думала и молилась. Рано

Утром надзирательница велела снять халат и принесла

мне мою одежду и белье. Затем в канцелярии меня передали конвойному солдату, и в трамвае мы поехали