были переполнены, то часто, чтобы отделываться от них, расстреливали их целыми партиями без суда и следствия:

судить невиновных было излишним трудом.

Сколько допрашивали и мучили меня, выдумывая всевозможные обвинения! К 25 октябрю, большевистскому

празднику, многих у нас освободили: из нашей палаты ушла

Варя-Налетчица и другие. Но амнистия не касалась «политических». Чего только не навидалась и сколько наслыхалась горя: о переживаниях каторжанок в этих стенах, о их

терпении и о песнях, которыми они заглушали свое горе.

И мы, госпожа Сенани и я, пели сквозь слезы, забираясь

в ванную комнату, когда дежурила добрая надзирательница.

10-го ноября вечером меня вызвал помощник надзирателя, сказав, что с Гороховой пришел приказ меня немедленно

препроводить туда. Приказ этот вызвал среди тюремного

начальства некоторое волнение: не знали - расстрел или

освобождение! Я, конечно, не спала всю ночь, даже не ложилась — сидела на койке, думала и молилась. Рано

Утром надзирательница велела снять халат и принесла

мне мою одежду и белье. Затем в канцелярии меня передали конвойному солдату, и в трамвае мы поехали

на Гороховую.

256 АА Танеева (Вырубова). СТРАНИЦЫ МОЕЙ ЖИЗНИ

Меня обступили все арестованные женщины; помню

между ними графиню Мордвинову. Почти сейчас же вызвали на допрос. Допрашивали двое, один из них на вид

еврей; назвался он Владимировым. Около часу кричали

они на меня с ужасной злобой, уверяя, что я состою в немецкой организации, что у меня какие-то замыслы против

ЧеКа, что я опасная контрреволюционерка и что меня непременно расстреляют, как и всех «буржуев», так как политика их, большевиков, — «уничтожение» интеллигенции и т.д. Я старалась не терять самообладания, видя, что

предо мной душевно больные. Но вдруг, после того как

они в течение часа вдоволь накричались, они стали мягче

и начали допрос о Царе, Распутине и т.д. Я сказала им, что настолько измучена, что не в состоянии больше говорить. Тут они стали извиняться, «что долго держали», и

приказали идти обратно в камеру. Вернувшись, я упала

на грязную кровать; допрос продолжался три часа. Кто-то

из арестованных принес мне немного воды и хлеба. Прошел мучительный час. Снова показался солдат и крикнул:

«Танеева! С вещами на свободу!». Не помня себя, вскочила, взяла свой узел на спину и стала спускаться по лестнице. Вышла на улицу, но от слабости и голода не могла