Лежа на жесткой больничной койке головой к обледеневшему окну, больной пристально смотрел в темный угол, где появлялось и пропадало видение. Он все не мог понять: кто это? Ангел жизни или смерти? Уста ангела были сомкнуты, он молчал. Тогда больной стал молить Бога, чтобы разрешил уста ангела. И вот глухой ночной порой ангел сказал: Так говорит Господь: если всей душой предашься Богу, то останешься жить до времени в этом мире. И имя отныне тебе будет - Иоанн.

- Я согласен. Я приму монашество, светлый Ангел.

* * *

Через несколько лет после окончания войны, ранней весной, в Риге на улице Межотес перед дверьми маленького домика стоял на костылях высокий одноногий старик в старом ватнике, шапке-ушанке, с вещмешком за спиной. Он нерешительно постучал в дверь. Маленькая старушка открыла дверь и, посмотрев на стучавшего, крикнула вглубь дома: Катя, отрежь кусок хлеба! Здесь нищий какой-то пришел.

С куском хлеба появилась Катя. Она подала нищему хлеб и, вглядевшись в него, всплеснула руками: Мама, да ведь это наш Иван!

Старушка взглянула и, вскрикнув, повалилась на руки дочери.

- Ваня, да что же они с тобой сделали! - только и промолвила Катя.

- На все воля Божия, на все воля Божия, - шептал Иван Никифорович, проходя в комнаты.

Он сидел в своем кабинете и был в глубоком раздумье. Латвия вошла в состав СССР. Что делать ему, безногому калеке с надорванным лагерями здоровьем, в новых условиях советского строя? Он совершенно не представлял себе, как и на что он будет жить.

В скромном кабинете в киоте под стеклом висела большая храмовая икона Достойно есть. Целый вечер, допоздна, опираясь на один костыль, он горячо молился перед ней, прося Божию Матерь вразумить и наставить его на верный путь. Ночью ему приснился сон, как будто он странствует по стране из города в город, из деревни в деревню, и не пешком, а легко переносимый приятным теплым ветром. В торбе у него хлеб, соль, кружка и книга Нового Завета, которую он раскрывает на каждой остановке и читает собравшемуся вокруг народу, потому что из ветра бысть глас к нему, глаголющий из пророчества Амоса: Вот наступают дни, - говорит Господь Бог, - когда Я пошлю на землю голод - не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его.

И когда он утром проснулся, перекрестился с Иисусовой молитвой, чтобы отогнать беса - предварителя, который всегда с утра лезет с пакостными помыслами, то первое, о чем он подумал, это о Божием указании, которое получил во сне. Через неделю он вышел из дома, несмотря на плач матери и сестры, которые пытались удержать его.

И с тех пор его видели в Карелии, за Полярным кругом в Пустоозерске, на Кольском полуострове, в Крыму, на Кубани и в Молдавии. И народ везде приветливо принимал одноногого дедушку, который так интересно рассказывал о Христе, о Божией Матери и святых угодниках земли Русской. У него не было денег, не было пенсии, не было крепкой одежды, но народ взял его на свое иждивение. Зимой он не странствовал, а останавливался у добрых странноприимных людей, обычно, где-нибудь в деревне. Праздно не сидел, а, чем мог, помогал по хозяйству. Ловко орудуя ножом и скребком, резал деревянные ложки, подпершись костылем, колол дрова, топил русскую печь, задавал корм скоту. Но главное - он нес народу Слово Божие, По вечерам в избу, где он останавливался, приходили из деревни люди, и Иван Никифорович учил их Закону Божию. Кроме этого, он везде разыскивал никому не нужные старые рукописные и древлепечатные книги. Новое поколение читать по церковно-славянски не умело, и книги эти обычно были свалены на чердаках, где их точил книжный червь и грызли мыши. На те небольшие деньги, которые ему давали люди, он посылал эти рукописи и книги в древлехранилище Пушкинского дома в Ленинграде. Но особенной, заветной его мечтой было отыскать подлинник рукописи страдальца за веру - неукротимого и пламенного протопопа Аввакума. Много исходил северных дорог Иван Никифорович по приполярным селениям старообрядцев, порой едва вытаскивая костыли из болотистой земли тундры. Сердце радостно билось, когда он брал в руки пожелтевшие, ветхие листы старинной рукописи, но это все были списки, а подлинник пока не давался. Да и был ли он?

В одном их глухих таежных монашеских скитов он принял по обету иночество и верно служил Господу Иисусу Христу, просвещая и неся Слово Христово в народ. Иван Никифорович был ровесником века, и время брало свое. Я получал от него письма с дороги. Он писал: Мои дела неважные, усиливаются возрастные изменения. Все чаще и чаще он зимовал в Риге. Иногда выезжал поработать в библиотеках Москвы и Ленинграда. Особенно он хвалил собрание книг в музее религии Казанского собора: Неслыханные и редчайшие богатства духовной литературы.

Многие журналы охотно помещали его историко-этнографические статьи. Тем он и жил последние годы, да еще понемногу распродавал собственную библиотеку, А подлинник рукописи Житие протопопа Аввакума он нашел не в тундре, а в Москве, в одной старообрядческой семье. Вот она, заветная толстая тетрадь, переплетенная в оленью кожу. Ученые Пушкинского дома подтвердили подлинность рукописи, написанной рукой самого протопопа Аввакума и его духовного сына Епифания. Это великая национальная святыня русской культуры. Он подарил ее Пушкинскому дому.