Потом Иисус встретил его в храме и сказал ему: вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже. Исцелив его тело, Господь ныне завершает Свое дело и в духовном отношении, объявляя, что причина его страшной болезни есть грех, и предупреждая его: не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже. Мы не знаем, какой грех совершил этот человек; но сие и не нужно знать, ибо известно, что всякий грех означает оскорбление Бога и богоотступничество и что всякий нераскаянный грех рано или поздно принесет неизбежные страдания и муки. Не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже; то есть: ныне Бог тебя помиловал и простил тебе грех; поэтому более не искушай Бога, ибо вместо милости ты можешь навлечь на себя меч правды Божией. Если ты мог оправдываться в бывшем ранее грехе недостаточным познанием Бога и Его могущества, то после того, что на тебе было явлено, ты ничем не сможешь оправдаться. Вот дивное и страшное предупреждение и всем нам: однажды почувствовав на себе милость Божию, не будем больше грешить, чтобы не случилось с нами чего хуже, хуже того, от чего мы милостиво избавлены.

Человек сей пошел и объявил Иудеям, что исцеливший его есть Иисус. Он объявил это добросовестно и благонамеренно. Его спросили об Иисусе, и он думал, что следует ответить. В то же время он осознавал свой долг пред своим Благодетелем и думал, что надо объявить Его имя всем и каждому, а особенно тем, кто о Нем спрашивает. Пролежав тридцать восемь лет, не думая ни о чем, кроме своих страданий, он, бедный, не мог даже представить себе, какое злое сердце у тех людей, что расспрашивают его об Иисусе. Как ему могло прийти в голову, что они расспрашивают о Господе не для того, чтобы прославить Его как Чудотворца, но для того, чтобы убить Его как нарушителя субботы?

Обратите внимание: он пошел и объявил иудеям, что исцеливший его есть Иисус; не сказавший ему взять постель свою в субботу, но именно исцеливший его. Он полностью занят мыслью о своем исцелении и Исцелителе, между тем как иудеи заняты мыслью о субботе и нарушителе субботы. Может быть, в эти необыкновенные минуты он не ощущал разницы между своим мнением об Иисусе и мнением о Нем иудеев. Он приписывал им свою мысль, свою великую и вдохновенную мысль о посещении Божием, о чуде Божием, на нем бывшем, и потому не мог заметить их злобных и коварных мыслишек, прятавшихся, будто змеи в листве. Он думал о том, как прославить Господа Иисуса Христа, своего Благодетеля, а иудеи думали о том, как бы убить Его. Ибо далее говорится: И стали Иудеи гнать Иисуса и искать убить Его (Ин.5:16). За что убить? За то ли, что Он оказался единственным Человеком, Коего увидел за тридцать восемь лет расслабленный больной в Вифезде? Да, за это. И еще за то, что Он оказался единственным Человеком, ценящим жизнь человеческую выше мертвого идола иудейской богини Субботы.

Но чрез все теснины и ловушки злобы иудейской Господь проходил без всякого вреда, делом и словом распространяя Свое Евангелие человеколюбия, до того самого часа, когда Ему было угодно предаться в руки иудеев, дабы в унижении явить Свое истинное величие и смертью смерть попрать. Ему же о сем подобает честь и слава, со Отцем и Святым Духом - Троице Единосущной и Нераздельной, ныне и присно, во все времена и во веки веков. Аминь.

Неделя пятая по Пасхе. Евангелие о Подателе воды живой и о женщине самарянке

Ин., 12 зач., 4:5-42.

Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже. Возжажда душа моя к Богу Крепкому, Живому: когда прииду и явлюся лицу Божию (Пс.41:2-3)? Это не восклицание какого-нибудь бедняка и простеца, у которого не было возможности напоить свою душу мудростью человеческой, мирскими знаниями и умениями, философией и искусством, исследованием тонких нитей, из коих соткана жизнь человека и жизнь природы. Нет; это вдохновенно и с болью восклицает царь, богатый богатством мирским, обладающий гениальным умом, исключительно восприимчивым сердцем, сильною и деятельною волей. Напоив душу свою всем тем, чего несвободная душа жаждет в мире сем, царь Давид внезапно почувствовал: его духовная жажда не только не утолена, но усилилась до такой степени, что и вся эта материальная вселенная нисколько не могла бы ее утолить. Тогда он почувствовал себя в мире сем как в земли пусте и непроходне, и безводне (Пс.62:2) и возопил к Богу как Единому Источнику бессмертного пития, желанного для разумной и пробудившейся души: Возжажда душа моя к Богу Крепкому, Живому.

Не нужно доказывать ни того, что телесная пища не может насытить душу человеческую, ни того, что телесное питие не может ее напоить. Но даже весь тот дух жизни, который сияет чрез все творения, оживляя и гармонизируя их, не в состоянии насытить и напоить душу.

Тело принимает непосредственно ту пищу, которая, по сути, тождественна телу. Тело - от земли, и пища для тела - от земли. Потому-то тело в мире сем и чувствует себя дома, среди своих. Но душа мучится, терзается и мучится, гнушается и протестует против того, что вынуждена принимать пищу опосредствованно, и при том пищу не тождественную ей, но лишь схожую с ней. Потому-то душа в мире сем чувствует себя на чужбине среди чужих.

То, что душа в земном мире чувствует себя как неудовлетворенный путник на чужбине и ничто в мире сем не может ее до конца насытить и напоить, доказывает ее бессмертие и ее принадлежность по природе к миру бессмертному. И если бы душа могла выплеснуть в себя всю вселенную, словно чашу воды, ее жажда не только не уменьшилась бы, но, вероятнее всего, еще и увеличилась бы. Ибо тогда для нее не осталось бы ни одной обманчивой надежды, что за следующим холмом она встретит некий нежданный источник пития.

Душа человеческая - живая, живая и всегда жаждущая жизни; и ничто не может напоить ее, кроме жизни, сущей и непосредственной жизни. А сущая и непосредственная жизнь возможна лишь в Боге, в Боге живом. Возжажда душа моя к Богу Крепкому, Живому. Это не песня, но сухой факт, сухой, как гортань жаждущего льва, рычащего в пустыне, рычание которого птицы в оазисе могут посчитать песней - однако для льва это не песня, а стон и вопль. Возжажда душа моя к Богу Крепкому, Живому. Это говорит не поэт, но путник, истомленный жаждою в земли пусте и непроходне, и безводне; это говорит не певец, но один из самых опытных и искусных исследователей и знатоков души человеческой в мировой истории.

Человек, если ты когда-нибудь подумаешь, что физическая пища и физическое питие могут накормить и напоить душу твою, значит, ты стоишь на одной ступени со скотами домашними и зверями лесными. Если ты перешагнул эту ступень и надеешься, что душу твою могут накормить и напоить мудрость человеческая и красота мира сего, значит, ты стоишь на ступени полуопытных и полузрелых. Как та первая мысль безумна, так и эта вторая надежда бесплодна. Ибо на сей второй ступени ты принимаешь рычание и стон жаждущего мира за песню и веселье, пытаясь с помощью чужой жажды заглушить свою. Если же ты перешагнул и эту вторую ступень и почувствовал жажду невыразимую, кою не может утолить никакая мирская лужа, кою не может утолить и весь океан вселенной, тогда ты действительно опытный и зрелый человек, истинный человек. Только на сей ступени неутолимой, Давидовой жажды душевной ты уразумеешь сегодняшнее Евангельское чтение в полном его смысле.

Во время оно приходит Иисус в город Самарийский, называемый Сихарь, близ участка земли, данного Иаковом сыну своему Иосифу. По горе Самари вся область между Иудеей и Галилеей получила название "Самария". Путь, ведущий из Иерусалима в Галилею, до сего дня проходит чрез Сихарь. Сихарь, ныне называемый Аскар, находится близ Сихема, который в наше время носит имя Наблус. Здесь была и часть поля, купленная Иаковом у сынов Еммора; Иаков поставил там жертвенник и призвал имя Господа Бога Израилева (Быт.33:19-20). Землю сию Иаков впоследствии оставил сыну своему Иосифу, который позднее был на ней и похоронен (Нав.24:32). Обычно город придает значение соседнему селу, однако здесь случай обратный: весь, юже даде Иаков Иосифу, была более знаменита, чем город Сихарь, почему Евангелист и определяет положение города чрез весь (село): Прииде убо во град Самарийский, глаголемый Сихарь, близ веси, юже даде Иаков Иосифу сыну своему.

Там был колодезь Иаковлев. Иисус, утрудившись от пути, сел у колодезя. Было около шестого часа. Потому ли, что праотец Иаков со своим скотом обитал у этого колодезя, потому ли, что он сам его выкопал и обустроил, но только колодезь сей назывался по его имени. Утрудившись от идущего в гору безводного пути из Иерусалима, Господь сел у этого колодезя отдохнуть. Шестой час по восточному исчислению означает полдень. Таким образом, утомленный Господь прибыл в то место во время самого сильного дневного зноя. Он утрудился от пути нашего ради спасения, как позднее нашего ради спасения пролил Свою кровь на Кресте и претерпел раны и страдания. Но почему Он не путешествовал в прохладное ночное время? Ночь служила Ему для молитвы. Впрочем, ночь вообще не время для путешествий. А если бы, скажем, в данном случае Он путешествовал ночью, то увы, Евангелие было бы короче на одно замечательное событие и на одно весьма поучительное и спасительное откровение. Он странствовал днем, пешком, по стремнинам и по жаре, утруждая себя и испытывая жажду, ибо спешил всякое мгновение Своего земного времени, и днем и ночью, использовать для нашего блага, для нашего спасения.