Владыка замолчал, несколько утомленный продолжительной беседой. Отец Герасим, подавленный каким-то тяжелым чувством, сидел с глубоко поникшей головой. Время пробегало в ночной тишине. Где-то вдали на одной из городских колоколен часы пробили полночь. За окном квартиры сгущалась темнота. Вот она, густая и мрачная, как будто зашевелилась и побежала мимо окна. Послышался свист ветра. Тяжелая волна всколыхнувшегося воздуха ударилась в оконную раму, охнула, вздрогнула и раскатилась по стеклу дребезжащими звуками. Надвигалась, очевидно, гроза.

Отцу Герасиму вспомнились его бессонные ночи, мучительные призраки, но теперь они показались ему бледными и тусклыми в сравнении с той действительностью, которую обрисовал епископ. Он понял, что действительно прозрел лишь сотую долю "язвы". Но если епископ прозрел ее всю, то почему же он так спокоен и бесстрастен? Почему в глазах его не отражается ничего, кроме глубокой, что-то прозревающей думы?..

И как бы в ответ на завертевшийся в мыслях отца Герасима вопрос полилась вновь речь владыки.

- Мир, растлеваясь, погибал, - заговорил владыка, - человек, разъедаемый "язвой", вырождался.

Особенно ясно раздавались эти голоса у евреев. Пророк Захария возвещал, что откроется дому Давидову и жителям Иерусалима источник для смытия греха и нечистоты (Зах. 13, 1). Пророк Исайя так был уверен в этом, что о будущем говорил, как уже о совершившемся, и проповедовал о Некоем, который взял на себя все наши немощи и понес наши болезни. Царь Давид о Нем же возвещал, что Он не увидит тления (Пс. 15, 10), а говоря об имеющих наступить временах, тот же Исайя пророчествовал, что тогда ни один из жителей не скажет: "Я болен", потому что народу, живущему там, отпустятся согрешения (Ис. 33, 24). Говорили, одним словом, о том, что должно совершиться что-то такое, что поразит "язву" в голову и уничтожит главное орудие ее: тление.

И действительно совершилось...

Чаяния языков исполнились...

Как-то странно загорелись глаза епископа. Он встал и выпрямился во весь рост. Взгляд его скользнул поверх головы отца Герасима и устремился куда-то в беспредельную заочную даль. Казалось, там, в глуби седых веков, хотел он рассмотреть то, что совершилось, и поведать о том сидевшему перед ним священнику.

И вдруг почувствовал отец Герасим, что сейчас здесь с ним тоже что-то совершится.

И сама, казалось, природа поняла, что здесь в этом убогом домике сейчас решится тайна человеческой души, разрублен будет наконец тот мертвый узел, в который затянулась жизнь несчастного священника.

И поняла это природа и не смогла сдержаться: блеснула молния над разоспавшейся землей и раскатилась в небе громом.

Свет молнии ворвался в комнату и озарил ее.

Отец Герасим невольно вздрогнул, но на лице епископа не шевельнулся ни один мускул. Уже не скромным тоном собеседника, а властным проповедническим голосом, в котором звучали ноты торжествующей радости, епископ проговорил:

- Какая-то величественная и страшная великая тайна совершилась в одном пункте земного шара - в Иерусалиме, среди народа и без того удивлявшего других своей странной историей. Что именно совершилось, это до сих пор в точности остается непонятным, неузнанным, непостижимым. Говорили, что появился великий пророк, властно учивший народ, творивший чудеса. За богохульство он был казнен по закону Моисееву, но потом пронесся слух, что он воскрес. Одни поверили, другие усомнились. Но и те и другие, и вообще все евреи только до потрясения подивились всему происшедшему и начали было успокаиваться; а многие даже спешили позабыть эту тяжелую и непонятную историю, как вдруг небольшая кучка евреев из бывших учеников казненного пророка, до тех пор никому почти не известная, отделилась от евреев в самостоятельную общину и стала проповедовать о том, что распятый на кресте был не кто иной, как Сам Сын Божий, равный Богу, Сам Бог...