Кто-то тяжело и недовольно вздохнул. Один из "бывших студентов", стоявших поближе к архиерею, кашлянул в руку и, стараясь принять почтительную позу, проговорил:

- Жизнь плохая, Ваше Преосвященство. Ряды шевельнулись. Послышалось кашлянье, сморканье и, наконец, раздались отдельные голоса:

- Что уж за жизнь! Хуже быть не может.

- Не жизнь, а каторга!

- Арестантам лучше живется!

Женщины кое-где стали всхлипывать. Из середины выдвинулась чья-то кудлатая голова и, заглушая остальные голоса, грубо обратилась к архиерею:

- Сами видите, какая жизнь... Чего еще тут спрашивать.

- Я-то вижу, - вздохнувши, ответил владыка, - и думаю, что, действительно, хуже вашей жизни не может быть. Но дело в том, что кто живет худой жизнью, часто не сознает того и не ищет лучшей. Да и сейчас, хотя все вы сказали, что жизнь ваша плохая, скверная, но все ли ясно сознаете, насколько именно плоха. Иногда из вас многим кажется, например, что жизнь плоха потому, что нет ни хорошей одежды, ни сносной пищи, ни теплого угла, ни копейки денег, - но что стоит только все это достать, и жизнь покажется хорошей. А я называю вашу жизнь плохой не потому только, а потому, что она ведет к гибели. Вы гибнете с каждым днем, с каждым часом, как гибнут, например, деревья без солнечного тепла и без дождя. Укажу хотя бы вот на вас, - владыка указал на одного ночлежника. - Ну, на что это похоже? В лице ни кровинки. Кожа уже не бледная, а зеленовато-желтая. Глаза впали, живот висит мешком, руки трясутся; росту - аршина полтора всего. Долго ли вы проживете и счастливым ли вы себя назовете, если даже сейчас вам дать одежду, дом и денег сколько угодно? Все равно вы будете несчастным, все равно у вас не будет ни радости, ни счастья. Говорю по опыту. Ведь не один вы гибнете, не один вы жалуетесь на жизнь. Клянут часто и богатые, и ученые, и знатные, потому что и они гибнут, и разница между ними и вами только в том, что вы гибнете, как былинка в поле, а они - как цветок в оранжерее. Вот почему я не только вашу жизнь, но и жизнь очень многих людей называю плохой; правду ли я говорю?

- Правду, правду... Это верно! - загудела толпа и, колыхнувшись вперед, окружила епископа.

- Что же вы теперь будете делать? Неужели продолжать вести такую жизнь? Ведь это же не жизнь, а одно мученье. Голод, холод еще ничего, а легко ли переносить презрение от людей? Вы ходите по городу, как чужие. Никто не обернется к вам с лаской или любовью. Самые добрые спешат сунуть вам в руку пятак, чтобы только вы ушли от них скорей. И в мыслях даже нельзя представить чтобы кто-нибудь из горожан, встретившись с кем-нибудь из вас, пожал бы ему руку и сказал: "Здравствуй, брат!" - и позвал бы его к себе в гости напиться хотя бы чаю. Люди отделили вас от себя. О скотине и то заботятся. На собак, что по улице бегают, ошейники надевают, чтобы не пропали, а о вас никто и не справится, если пропадете. Отверженные вы... Понимаете ли вы это?..

Владыка говорил медленно, тяжело дыша и отчеканивая каждое слово, и слова его падали на душу, как тяжелый свинец.

Толпа угрюмо молчала.

Остановился и владыка. Положив обе руки на посох, он поник головой и в раздумье стал смотреть на землю.

И все свесили головы. Каждый думал про себя свою тяжелую думу.