- Но как же быть?

- А вот - тут-то и главный смысл нашего служения: мы должны обновлять ветшающее человечество. Из больного, вечно брюзжащего, мало способного к труду Анемподиста Федоровича сделать здорового деятельного жизнерадостного человека, который, поработав на службе 8- 9 часов, не чувствовал бы усталости и мог бы еще, приходя со службы, часов 7- 8 работать на себя, да при том обходиться и без моциона, и без зельтерской, а кушать борщ да кашу и чувствовать се-" бя великолепно. Вот тогда и голодающим будет оставаться. Всем хватит.

- Так ведь, для этого доктором надо быть?

- Да, где нужно, там и доктором... В Ветхом Завете священники вместе с тем были и докторами. В наше время священник может не быть доктором: на это есть специалисты, но он обязательно должен знать, когда человека к доктору послать, а когда на исповедь позвать. И вот, где микстурой, где молитвой, где ножом хирурга, где проповедническим словом, а где и улучшением породы свиней, священник должен освободить человека из того моря "необходимостей", в котором захлебываются люди, - предварительно, конечно, сам освободившись от него, - а потом уже, дав, значит, человеку возможность двигаться, ведет его по тому бесконечному пути, о котором сказано: "Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный"...

- А я думала, - задумчиво проговорила матушка, - что ваше дело только Богу молиться, да души человеческие спасать...

- Души спасать... - грустно повторил отец Павел и вдруг весело засмеялся.

- Ты чему?

- Да так... вспомнил семинарские годы. Бывало, соберемся и спорим друг с другом: докажи да покажи существование души в человеке...

- Что же тут смешного?

- Смешного, действительно, мало, а грустного много. Создали люди себе какую-то особую душу, богословскую, и стараются доказать ее существование. Ну, конечно, никогда ничего и не докажут...

- Ты опять что-то странное заговорил. Разве душу люди создали? Душу Бог создал...

- Верно. Только про душу, которую Бог создал, люди позабыли, а выдумали какую-то свою... Хорошо этот вопрос владыка разъяснял нам. Заходили мы раз к нему с отцом Герасимом. Разговорились. Так это у него просто все и ясно выходит. Не знаю, сумею ли я тебе передать...

Отец Павел задумался и, немного помолчав, спросил:

- Как по-твоему: в яйце есть петух?

- То есть, как это?.. Что за странный вопрос?

- Вот и вопрос о том, есть ли в человеке душа, тоже должен быть таким же странным. В яйце, конечно, нет петуха, но из яйца может при известных условиях вылупиться цыпленок, из которого потом может вырасти петух. Человек - это яйцо, и пока он - яйцо, он мало отличается от других высших животных. Его надо поставить под воздействие известных условий, и тогда в нем начинает развиваться душа, - человек превращается в свободное разумное существо. Это свободное разумное существо нужно развить в духа, освободить его из тела, как цыпленка из яичной скорлупы, и передать Богу, Который уже и довершит дальнейшее развитие человека. Вот это и значит "спасти душу человека".

Матушка молчала, видимо, вдумываясь в эти новые для нее речи отца Павла.

- Жутко становится, когда подумаешь, какая страшная ответственность лежит на священниках! - прервал раздумье матушки отец Павел. - Как назовешь ты мать, которая, хотя бы и по неведению, не доносит ребенка и родит его на свет малоприспособленным к жизни? Чувствуют такие дети, что в их мучениях повинны родители, и клянут их. Чувствуют инстинктивно и христиане, что их отцы духовные, породившие их святым крещением, отправляют своих чад на тот свет недоносками, мучатся и клянут их, обзывая презрительно "долгогривыми попами"...

Матушка продолжала думать. За последнее время ей пришлось испытать много новых впечатлений. И новая дорога, и новые речи отца Павла, и сам отец Павел, приехавший за ней после долгой разлуки как будто другим, тоже новым человеком, - все это вызвало в ней целое море мыслей, в которых она спешила разобраться.

Отец Павел пошел разыскивать забежавших куда-то детей.

- Возможно ли это? - спросила матушка отца Павла, когда он, вернувшись с детьми, опять сел возле нее.