Не подлежит никакому сомнению, что обращение души к Богу есть обращение ее к совершенству; и обратно: душа, обращенная к совершенному - обращена к божественному, даже тогда, когда она не сознает этого и не называет его этим словом. Божественное - может быть еще не Бог, а только Его благодатное излучение; но здесь уже дается человеческому опыту веяние Его, или дыхание Его, или каким бы иным образом ни обозначить Его присутствие. Поэтому подлинный опыт божественного открывает человеку его духовное око, приучает его к этой высшей сфере и должен привести его к восприятию самого Бога, что дается, однако, в земной жизни не всем.

Это можно было бы выразить так. Религиозность становится возможна, как только человек начинает различать между "лучше" и "хуже"; как только он начинает постигать, что "лучше-по-моему" не есть еще "лучшее-на-самом-деле"; как только от восприятия "лучшего на-самом-деле" родится предчувствие полноты совершенства. Все это - еще не религиозность, но лишь та "атмосфера", тот "уровень", та настроенность, которые делают религиозность возможной. Доколе этого нет, доколе человек духовно слеп и глух, настоявшая религиозность невозможна, а возможны лишь ее суррогаты, порождаемые страхом, жадностью, вожделением и другими страстями.

На этом духовном уровне надо закрепиться и утвердиться. Надо убедиться в том, что человек призван к совершенству - сначала к молитвенному созерцанию его, потом к приобщению ему и к единению с ним (религия). Он должен удостовериться в том, что "совершенное-по-моему" может быть "на-самом-деле-несовершенно"; так, что я могу отвергнуть совершенное, не узнав его, и принять по ошибке несовершенное за совершенное. Вслед затем он должен удостовериться, что отвергнутое им совершенство нисколько не умалилось и не померкло; и что ошибочно признанное им несовершенство от этого нисколько не усовершенствовалось; что человек, оторванный от объективного совершенства - скуден, темен и бессилен, несмотря ни на какую земную силу и "власть": что он нуждается в совершенном, как в воздухе, как в свете и в питании; и что он призван возлюбить его "всем сердцем, всей душой и всем разумением" (Мтф. 22. 37. Мрк. 12. 30. 33. Лук. 10. 27). Религиозный опыт ставит человеческую душу перед "лучше", перед "объективно-лучше", перед совершенством, перед объективным совершенством; так, что душа человеческая, не имеющая (хотя бы в предчувствии, хотя бы в "духовной жажде") опыта объективного совершенства - не имеет религиозного опыта, но пребывает в слепоте и беспомощности; а та душа, которая встречает этот опыт иронией, отверженцем, возмущением и кощунством, идет по путям демонизма и сатанизма.

Религиозный опыт есть по самому существу своему опыт объективного совершенства. И различные исповедания, также как и религиозные философемы, отличаются друг от друга по тому, какими именно душевными силами и способностями люди обращаются к совершенству, воспринимают его и предаются ему, ища у него "блага" и "спасения".

Так, человек может предаваться этому опыту иррациональными силами своей души, приближаясь к мистической религиозности, или же отдавать предпочтение разуму и мысли, тяготея к метафизическим формам религиозности. "Совершенство" может открываться человеку через нравственное чувство, как моральное и политическое благо (Конфуцианство); или в акте полного преодоления инстинкта жизни и полного отречения от всего конечного (Будда); или в акте целостного праведничества, ведущего к сотрудничеству с Богом в Его борьбе против темных сил (Авеста). Но человек может обращаться к "совершенству" через восприятие сверхчеловеческого могущества и чувственной красивости, создавая религию нравственно-несвязанной или даже индифферентной красоты (Эллинство). Он может постигать совершенство преимущественно разумом, как истину и мудрость, как великую живую-целевую силу, имманентную миру или прямо составляющую мир (греческие гилозоистические философемы).

Но существуют и более элементарные, недуховные, примитивные концепции "совершенства". На низших ступенях духовности человек сам живет не духом, а измерением "силы" и "могущества": всякое превосходство в силе вызывает в нем страх и преклонение; он мыслит "бога" как явление многомогущества или всемогущества и переживает всемогущество сам по себе, как "совершенство"; он еще не понимает, что "совершенство могущества" отнюдь не сочетается с "совершенством красоты", "доброты", "справедливости", "мудрости" и "любви". То, что сверхчеловечески сильно и способно погубить или не погубить - становится для него предметом религиозного поклонения (удивления, страха, уничижения, задабривания, просьб, молитвенного привлечения на свою сторону, или, как у римлян, ритуального обязывания богов к благосклонности и содействию). Таков тотемист, наивно поклоняющийся вещам и животным; такова симпатическая магия, основанная на "подражании" заклинаемым предметам; таково поклонение силе, связанной с нравственным уродством (демонология во всех видах, поклонение злобным, кровожадным и развратным богам), или силе, связанной с эстетическим уродством (боги многорукие, многоногие, отвратительного вида или в образе отталкивающих животных). Это есть нередко - простое превосходство грубой силы, от которого надо "застраховаться" или с которым надо "договориться". В гимнах Ригведы "божественным" считается все, в чем воспринимается таинственная сверхсильность, быть может, благостно-величавая, быть может, потенциально-полезная или, напротив, потенциально-вредная (от гор и рек, до птиц, до оружия и орудия, например, плуга, и до только что взрытой борозды).

По мере того, как у народов возрастает и крепнет духовный опыт, они научаются измерять "совершенство" высшими духовными критериями и видеть его в высших формах. И часто, обратившись к этим высшим, духовным ликам "совершенства", они сохраняют прежние, низшие лики его через их аллегорическое истолкование, или через их символическое углубление и утончение. Так, доселе "воздух" и "птица" переживаются, как символ духа, но это уже воздух - благоухающий ("в воню благоухания духовного") и птица - кротчайшая, голубь. Доселе человек имеет потребность освятить свое оружие, помолиться при посеве, перекреститься при ударе грома, - приобщить естественную силу к совершенству духа, или оградиться духовным совершенством, разумным и благодатным, от опасной или даже полольной стихийно-слепой силы.

К этим исканиям "совершенства" следует отнести также и человеческое созерцание "идеала", скаль бы смутным и беспомощным оно ни являлось. Можно было бы сказать, что потребность в "идеале" есть первый проблеск духовности и даже религиозности в человеке и обратно: человек, не живущий "идеальным" измерением жизни, лишен и духа, и религиозности. В сущности говоря, "идеал" имеет религиозное значение: это есть религиозный Предмет, но переживаемый в аспекте неосуществленности, нереальности. Это есть совершенство, каким оно должно явиться, каким оно было бы, если бы оно было реально; совершенство, к осуществлению которого мы призваны, несмотря на нашу беспомощность и грешность. И если наше отношение к нему верно и цельно, - то это есть любимое нами, желанное вам совершенство, за которое мы ведем пожизненно постоянную борьбу... "Идеал" есть нечто объективно-совершенное. Именно поэтому "разочароваться" в нем - значит пережить духовное крушение, опустошить и обессмыслить свою жизнь, обесценить не "идеал", а самого себя. "Переменить" идеал - невозможно: это значило бы или кощунственно посягнуть на его низвержение, или же увидеть, что я ошибался, что "это был не идеал", что я принимал нечто несовершенное за совершенство. Изменить "идеалу" - значит пасть; не хотеть его - значит быть духовно-религиозно мертвым. Идеал есть предмет созерцания, любви и веры; священное задание жизни. Это не Бог, но божественное, заданное к осуществлению.

Итак, в чем бы дулю ни усматривала подлинное совершенство, она, обращаясь к нему, вступает на уровень духа и религиозного опыта. Только еще вопрошая о нем, она взыскует божественного; сомневаясь в нем, она уже ищет его. Искание совершенства есть состояние религиозное; и поэтому человек искренне страдающий от несовершенства или духовно-отвергающий зло - уже вступает на путь религиозности, независимо от того, понимает он это или не понимает. Именно этим объясняется то историческое явление, что религиозность оживает в людях после периодов упадка, порочности и торжествующего зла. Это символически выражено в Евангелии (Иоан. 9.1-7) исцелением слепого после возложения на глаза его земной грязи ("брения'): опыт зла вызывает жажду очевидности; он раскрывает сердце и дает очевидность веры.

Любовь к совершенству, радость ему, жажда его - есть живая основа религиозности, а потому и всякой настоящей религии. Быть религиозным совсем не значит иметь сверхъестественные видения, или предаваться экстазам, или переживать мистические "посещения"; всего этого может и не быть, и в духовном отношении, может быть, даже лучше, чтобы этого не было. Но нельзя стать религиозным, не имея хотя бы малого опыта объективного совершенства и не принимая этого совершенства сердцем.

Однако религиозный опыт не сводится к опыту "идеала"; он есть опыт сущего совершенства, обладающего подлинной реальностью. Человечество именует Богом объективно-сущее Совершенство; в первобытных религиях страха и корысти, а также и в диавалопоклонстве оно даже забывает о совершенстве, но всегда склоняется перед реальной сверхсилой; и имеется одна единственная религия, которая сомневается в бытии такой "сверхсилы" - это пали-буддизм.

В религии человек имеет дело отнюдь не с чем-то "возможным", или "должным", или с "неосуществимым идеалом", как бы ни описать эту онтологическую проблематичность: как "нереализуемую" или "бесконечную" идею (Фихте), как "постулат" (Кант) или еще иначе. Религиозный опыт переживает Бога как подлинно-сущее, а не как "желанное"; - не как "предчувствуемое", "вероятное", "правдоподобное", "предполагаемое", "сомнительное", "недостоверное", "условное", "грядущее", "преходящее" или "чаемое". Бог есть Совершенство и Реальность. Поэтому имеет религиозный смысл сказать, что Бог есть единственная реальность, ибо кроме Него ничего нет (таково учение пантеизма); точно также имеет религиозный смысл утверждение "вездесущия" Божия. Но допущение того, что Бог не есть реальность, упраздняет религиозный опыт и религию. Бог не есть реальность, значит Бога нет; если Бога нет, то религия оказывается беспредметной - порождением субъективного аффекта, бреда или игры; тогда религиозный опыт неизмерим предметностью и религия невозможна.

Поэтому религиозный опыт есть опыт реальности и притом объективной реальности, не мнимой, не кажущейся, не субъективно-иллюзорной. Бог не "фантасма", а "субстанция". Не так обстоит дело, что "приявший Бога дает Ему существование" и если бы он не приял Бога, то Его и не было бы; напротив: восприятие Бога дает воспринявшему Его человеку опору подлинного бытия. Древние греки полагали, что тени умерших людей томятся в своем тене-образном полубытии до тех пор, пока не напьются предназначенной для них жертвенной крови. Но Бог не "томящаяся тень" и человек не может прибавить Ему бытия или убавить. Утверждающий бытие Божие - объективно прав, а отрицающий Его бытие пребывает в слепоте, или в ошибке и в духовной скудости.