Итак, проблема религиозного метода (пути) не есть "мнимая" проблема, искусственно вносимая в религию из отвлеченной теории познания или из положительной науки. Напротив, в каждой религии вопрос верного пути, ведущего к Богу, есть основной, существенный и драгоценный. Религия, не могущая научить "методу", не умеющая сказать и показать людям, что же им надо сделать, чтобы верно узреть Бога и вступить с Ним в единение, - не может повести людей к свободному Богосозерцанию, а потому или ограничится малыми общинами "случайно предрасположенных" к ее учению людей, или же обратится к насилию и лжи...

В каждом религиозном веровании уже заложена идея "метода" Верующий считает себя владеющим истиной о Боге, достигшим ее; если он достиг ее, то значит он шел верным путем. Не всякий достигший сознает, что он "шел", "пришел" и "достиг"; не всякий знает, как он шел; не всякий знающий все это, может рассказать и научить. Но всякий достигший призван к этому; он должен стараться рассказать о своем верном пути и пытаться научить других.

Достаточно признать, что Бог не субъективная выдумка, не ("фантасма", не "иллюзия", не "химера"), а объективно-сущее Совершенство, - и человек, стоящий вне всякого исповедания, но "томимый духовной жаждой", вправе вопросить о "религиозном методе". Если религиозность не может удовлетворяться "аутизмом", но должна быть предметна, то не может быть "все равно", что делать ищущему, "куда" ему идти и как ему строить свой опыт. Достаточно, например, признать, что верное Богосозерцание нельзя приобрести посредством рассудочного выдумывания; или установить, что субъективно-эмоциональные фантазии могут не привести к Богу, а увести от Него, - и проблема религиозного метода вырастает во всем своем значении: ибо если эти пути и способы отвергаются, то должны быть указаны другие, верные и спасительные.

Верная вера - (а кто же примирится с неверной?) - открывается сразу только редчайшим избранникам; от всех других она требует внутреннего делания, постоянного, неошибочного, верно направленного (религиозная интенция!), т.е. долгой и напряженной работы над собой. Религиозность невозможна без строительства религиозного опыта. Она есть, прежде всего, активное организовывание и очищение личного духа в его направлении к Богу.

Но для того, чтобы этот процесс начался, необходимо, чтобы в душе человека открылось его таинственное, призванное к созерцанию духовное око. Тогда он поймет и примет слова Христа; "Я есмь путь, истина ни жизнь".

10. О чудесном и таинственном

Что есть религия? Кому бы мы ни задали этот вопрос, мы можем заранее быть уверены, что нам укажут, прежде всего, на сферу "чудесного" и "таинственного". Человек не удовлетворяется общеизвестным и общепонятным и хочет чего-то "большого"; этого "большого" он и ждет от религии. Люди смутно чувствуют, что мир не сводится к повседневному, поверхностному; что за "явным" должно скрываться что-то "тайное"; за доступным - недоступное; за силами природы и человека - некие высшие сверхсилы. И вот, они ищут к ним доступа. Зачем?

Одни - из любопытства или, в лучшем случае, из любознательности. Недоступное влечет человека, дразнит его, обещает ему новое и неизведанное. Об этом знают все путешественники, все экспериментаторы, все любители приключений, все любопытные (См.главу о Любопытстве в моей книге "Ish Schaue ins Leben").

Для любопытного привлекательна "всякая новость": он воспринимает все поверхностно и поэтому ему все скоро надоедает. Но и для "нового" у него нет ни взора, ни глубины; оно "выдыхается"; для него так же скоро, как и старое. Он желает "наслаждаться" жизнью, а наслаждение его мелко и кратковременно: он как ребенок рвет цветы без смысла и тотчас же бросает их. Отсюда его главная потребность: все вновь и вновь переступать порог, отделяющий известное от неизвестного; искать "острого", "пряного", манящего и беспокоящего. Он - жизненный "сноб" (См. главу о Снобизме в "Ish Schaue ins Leben".) безответственный собиратель поверхностных сведений. И самое обращение его к религии создает вокруг нее атмосферу пошлости, кокетства, соблазна, а нередко и сущей нечистоты.

Другие обращаются к религии из любознательности. Их "интересуют" теоретические вопросы, связанные с "чудом", с "тайной" и со всем "потусторонним". Они хотят "исследовать, в чем тут дело, дело, есть здесь что-нибудь "реальное" - или же одни "иллюзии" и "фантазии". Они обнаруживают нередко серьезность, добросовестность и основательность в изучении. Они готовы беспристрастно наблюдать, экспериментировать и протоколировать. Но они чаще всего вступают в область с неверным, неподходящим актом восприятия. Они пытаются исследовать ее приемами математически-механического естествознания, которые скоро иссякают и оказываются неудовлетворительными. Эти приемы улавливают только внешне-чувственный состав исследуемых явлений, который отнюдь не составляет самого существа "чудесно-таинственной" сферы, но лишь ее поверхностный, "материализованный" слой. Уже для психического состава всей этой области у таких исследователей не находится ни верного акта, ни испытанных, успешных приемов, а одни догадки и гипотезы. Что же касается самого существенного, духовного состава этой сферы, заключающего в себе весь ее смысл и дающего ключ к ее разумению, то он ускользает обычно от эмпирических исследователей - целиком или почти целиком. Духовное можно исследовать и понимать только духом; всякая попытка уразуметь его помимо духовного акта - неизбежно сведет его к психологическим банальностям и почти ничего не выражающим констатированиям или не-констатированиям внешне-телесных феноменов... Вот почему такой "любознательный" подход к религии создает атмосферу некомпетентного протокола, призрачной авторитетности и бесплодно-мертвенных рассуждений; или же, - что еще хуже, - атмосферу экспериментального фокусничества и истерического лжесвидетельства.

Однако общечеловеческая жажда "чудесного-таинственного" не сводится к любопытству и любознательности.

Человеку, во все времена и у всех народов, присуще чувство своей слабости и беспомощности перед лицом огромного и малопонятного мира. Это чувство иногда брезжит в душе, полуосознанное, в виде смутной тревоги; но иногда охватывает всю душу и вызывает растерянность и подавленность. Тогда слабый начинает искать той силы, которая могла бы оградить и успокоить его; беспомощный начинает мечтать о помощи; острое чувство личного одиночества требует преодоления. Стихии мира грозят человеку и он, подобно древнему Одиссею, мужу великой силы, храбрости и хитрости, льет слезы ужаса тоски и отчаяния (άυ εί).

Так, к чудесному и таинственному - человека ведет инстинктивный страх. Одни ищут здесь избавления от страха. В других самые проявления необычайного, таинственного и чудесного вызывают впервые чувства страха и преклонения. Третьи прямо ищут этого страха, трепеща и наслаждаясь, погружаясь в мир "ужасного" и "фантастического".