"Гетерономия" в религии состоит в отказе от самоличного принятия (или признания) того основания, в силу которого веруемое веруется и исповедуется ("ί έ έυ") и, следовательно, - в перенесении этого главного и решающего момента религиозного опыта на другого человека (или на других людей), в предоставлении ему (или им) вместо меня, за меня и для меня решить, во что именно я верую и во что я не верую.

Этот вопрос об основании веры (предрешающий вопрос о содержании ее, ибо если "основание" в ведении других, то и "содержания" ее будут ими навязаны) - не совпадает с вопросом о причине верования. Причина моего верования (определяемая личной психикой) всегда во мне, в моих состояниях и склонностях (в моих унаследованных предрасположениях, в травмах детского возраста и т.д.), ибо чужие "влияния" непременно должны "войти в меня", преломиться во мне, вызвать мои душевные переживания. Но здесь вопрос не о причине (causa), а об основании (fundamentum); не о психологическом происхождении моего верования (генезис), а об усмотрении его истинности, о выборе, о приятии веруемых содержаний.

Итак, гетерономный опыт отказывается от личного решения, усмотрения, удостоверения, избрания и приятия; он не ведает, в силу чего он верует: он и не верует в Бога, а верит другим людям на слово. Созерцание веруемого и приятие его остается за пределами его опыта; удостоверение его веры ему не дается и им не приемлется; он верит, предметно не пережив того, во что он вериг. Все это предоставляется другому или другим Гетерономно верующий верует по чужому указанию и определению, по чужому усмотрению, избранию, удостоверению и утверждению; слепо, пассивно и покорно.

Это означает, что он верит в то, относительно чего он сам не знает, следует лив это верить или нет, и если следует, то в силу чего, а если не следует, то на каком основании. Он верует в то, что он не может ни обосновать, ни защитить, - разве только доносом на неверующего. Творческие корни ("ί") его собственной веры ему не даны; они изъяты из его личного опыта. Можно было бы сказать: веру он как будто бы имеет, пока душевно держится за веруемое; но духовного основания своей веры он не имеет; этим основанием "владеет" вместо него и за него другой. При этом может быть так, что вера его сама по себе - основательна, и что веруемое им содержание - истинно; но для него самого - его вера - проблематична и, строго говоря, неосновательна. Он верит, сам не зная, ни в силу чего он верит, ни верна ли его вера. И потому он, по слову Евангелия, "непостоянен" (όο).

Именно поэтому то, во что он верит, оказывается для него самого, в его собственном самочувствии - проблематическим: оно не обосновано в его собственных глазах, не защищено, не обеспечено от чужих критических и скептических ударов; поэтому он боится касаться веруемого, беседовать о нем; он боится, что чужие мления могут его поколебать и подорвать в нем веру. И в этом он прав: если одни "другие" могли дать ему веру, то другие "другие" смогут отнять ее у него, а третьи "другие" смогут дать ему новую, обратную, быть может, богопротивную веру.

Это-то и случается ныне с человеком. Он сам был духовно не удостоверен в своем веруемом, а потому оно было не прочно в нем и он не мог чувствовать себя до конца верным ему (веруемому содержанию). Такой человек боится за себя, верующего, и за свою малую и слепую веру. И он прав в этом. Он верит - и не верит, ибо вера его не имеет в его личном духе "корня" своей правоты. Сам бессильный в удостоверении и в строительстве своей веры, он зависит от других: он подобен "каменистому" пустырю, который не имеет глубокой земли и на котором "вражьи плевелы", злые и ядовитые, возрастут легче и скорее. Если же почве уподобить самое основание веры, то вера его окажется беспочвенной. Она может изменить ему неожиданно: не умея сомневаться предметно, творчески, удостоверительно (см. главу двенадцатую "О религиозном сомнении" - И.И.), он способен только к разлагающему, беспредметному, разрушающему сомнению, и потому он находится в зависимости от первого встречного скептика, достаточно остроумного и агрессивного (ср. стихотворение Пушкина "Демон": "Когда еще мне были новы..." - И.И.). А укрепить поколебавшуюся веру он не в состоянии, ибо для этого необходимо автономное созерцание.

Такой человек не владеет ни своей верой (ибо ею распоряжаются неопределенные "другие"), ни своим неверием (ибо над ним властны неопределенные "третьи"). И если он это чувствует, хотя бы смутно, и мирится с этим, то он начинает не верить в свою веру и опасаться за нее Таким образом его вера, - казалось бы самое прочное и окончательное в жизни человека, - является непрочным и ненадежным элементом в его жизни ("όο"). В лучшем случае он чувствует потребность постоянно и опасливо оберегать ее; как уже указано - о ней нельзя говорить, ее "лучше не касаться", она ото всего шатается и колеблется. И именно для того, чтобы он ее не касался, - в некоторых исповеданиях запрещается самостоятельное чтение Священного Писания.

"Религиозная вера" такого рода перестает быть последней и безусловной основой жизни; она сама требует искусственной изоляции, какого-то "темного и непроветриваемого душевного парника", она уподобляется чахлому, экзотическому растению. Она ведет свое существование во мраке бессознательного, в подвале души, в который сам верующий никогда не заглядывает от страха за нее. Она держится на внушении со стороны; на слепой суггестии, исходящей от других людей И горе ему, если эта суггестия вдруг иссякнет или лишится своей силы...

Вот почему притча о сеятеле характеризует такую веру как нечто зыбкое и ненадежное Она есть явление не личной духовности, а массовой психологии Она подобна не огню, а воде, и притом мутной воде наплыва, могущей легко подняться и легко сбежать Это не вера, как база личного духа, а скорее переоцененное суеверие. Она не дает личному духу самоутвердиться - ни в вере, ни в неверии. Она приучает человека цепляться за первые импонирующие чужие слова, за чужую веру или чужое безверие, она оставляет ему единственную возможность - полагаться на других в важнейших вопросах и драгоценнейших основах жизни. Следовательно, она не строит личный дух, а превращает его в трагикомический придаток чужих словоизъявлений (ибо за этими словоизъявлениями может не скрываться никакой подлинной духовности, что мы и видим во многих сектах и ересях).

Вот почему пребывание в религиозной гетерономии неверно и противодуховно. Там, где дух не способен к самостоянию и самостоятельности - он сокращает свой огонь и гаснет: "вера" превращается в состояние душевной приверженности к чужим содержаниям; она перестает быть верой в Бога и заменяется или доверием к другим людям, или прямым отказом от личного религиозного опыта.

Человек, не утверждающий сам свою религиозную веру, - не утверждает глубочайший корень своей лично-духовной жизни. Состояние слепой зависимости от других и беспомощного подчинения им, и притом в сфере важнейшей и драгоценнейшей, повреждает в нем чувство собственного духовного достоинства и расшатывает в нем уважение к самому себе. Это придает его религиозности черты унижения и самоунижения и создает в нем незаметно самочувствие раба, и притом не "раба Божия", а раба человеческого. Неуважение к себе, как заведомо неспособному к религиозной самостоятельности и самодеятельности, т.е. созерцание себя как "раба от природы" (Аристотель) отзывается отрицательно и на нравственной, и на умственной стороне его жизни Навеки осужденный быть в религии несовершеннолетним и призреваемым, он сам не замечает того оттенка презрения, который ложится на всю его жизнь, и если он с этим оттенком мирится, то все последствия самонеуважения обнаруживаются в его личном укладе.

Он "верует" по приказу и "не верует" по запрету Этим он искажает самую природу своей Веры, - ее свободу, - ее духовность, - ее цельность, - ее силу. Религия не есть попрание духа властными людьми Она не сводится к слепому приятию, навязанному извне. Религия не может и не должна внушать человеку слепоту в вопросах духа и веры Этот путь ведет не к воспитанию, а к повреждению человеческой души. Это не путь религиозного окрыления, а путь застращивания, бескрылости и отмирания. Он ведет не к вере, а к суеверию, - или же к неверию.

Настоящая вера есть источник живой, духовной силы для человека. Но гетерономное верование утрачивает это свойство. Такая религия внушает человеку, что Бог "не для него", а для другого и для других. Отказ от автономии, согласие раз навсегда слепо верить чужим словам и с чужих слов, есть уже проявление слабости. И вот духовная слабость становится "законной" формой жизни. Гетерономно верующий живет не сам и не из себя; он подобен паразитарному растению, ибо он как бы паразитирует на чужом духе, а, может быть, совсем и не на духе, а всего на чужих симуляциях духовности. Строго говоря, он сам - не ведет религиозной жизни, ибо она есть жизнь самостоятельного и самодеятельного духа; а его религиозность слепо пассивна и подрывает сама себя своею формою. И если такой способ жить и веровать допускается вначале, в детском возрасте или на первых ступенях прозелитизма (состояние "оглашенных"), что объясняется временной немощью или религиозной малоопытностью, то его окончательное, принципиальное узаконение увековечивает эту немощь и это отсутствие религиозности.