В этой связи представляет интерес поучение о том, что не должно лгать, преподобного аввы Дорофея (Поучение 9). Поэтому прежде чем разобраться в этической системе Дейла Карнеги, имеет смысл уточнить позиции, на которых стоит христианское святоотеческое нравоучение. Преподобный Дорофей жил в конце VI - начале VII века, и его беседы адресовались монахам, находившимся в общем жительстве.

Патриархальный быт явные признаки своего отмирания стал подавать лишь каких-то 100-150 лет назад. Жизнь людей при подобном укладе была полностью замкнута на внутрисемейный круг и хорошо характеризовалась известным афоризмом: "Мой дом - моя крепость". Социальные отношения в "киновиях" и "лаврах", населенных собравшимися туда для совместного духовного и телесного труда монахами, тогда были исключением. Теперь такой тип социальных отношений стал повсеместной реальностью жизни. Теперь каждый человек не меньше половины своего времени проводит в "коллективе" людей, случайно оказавшихся вместе: группа детского сада, школьный класс, производственный коллектив, больничная палата, очередь, туристическая группа, - да мало ли еще что, всего не перечислишь. И везде человек так или иначе общается с окружающими "случайными" людьми, с которыми его сближает лишь общее дело или место. Как это не покажется странным человеку, вступающему в XXI век, наша стремительная жизнь, очень далекая по характеру социальных связей от патриархального уклада, достаточно близка к монашеским "республикам" VI или VII веков.

"Хочу вам, братия, воспомянуть несколько о лжи, ибо я вижу, что вы не очень стараетесь удерживать язык свой, отчего мы легко увлекаемся во многое зло", - начинает девятое поучение авва Дорофей. И далее, со свойственной ему ясностью мышления и склонностью к классификациям, он разделяет ложь на типы: "Есть три различных вида лжи: иной лжет мыслею, другой лжет словом, а иной лжет самою жизнею своею".

"Ложь мыслью" по авве Дорофею

В чем именно состоит ложь мыслью, подробно авва Дорофей раскрывает на двух примерах. Первый - из его собственной жизни, когда в начале иноческого пути у него вдруг появилось искушение "по движениям и по походке человека заключать о его душевном устроении". Но он вовремя получил вразумление от старца: "Никогда не верь своим догадкам, ибо кривое правило и прямое делает кривым". Действительно, если сама человеческая природа повреждена грехом, то ей опасно доверять. "Мнения людей (то есть те заключения о других, которые могут быть сделаны только на основании собственного опыта) ложны и вредят тому, кто предается им" - эту мысль святого старца авва Дорофей усвоил сам и передал ученикам.

Другой пример показывает, как далеко может зайти любой человек, если увлечется собственной способностью "провидеть" то, что у людей на душе, прежде всего дурное, особенно, если у него появится уверенность в непогрешимости своей проницательности. Одному из братьев монастыря, который страдал таким самомнением, - рассказал авва Дорофей, - просто-напросто привиделось, что другой брат ворует из сада спелые смоквы (плоды инжира). Потерпеть он такого, конечно, не мог - не для того он постоянно всех выслеживал и высматривал, кто чем занимается - и он поспешил доложить игумену. Разбирательство, однако, выявило, что подозреваемый брат вовсе отсутствовал в то утро в монастыре. "Ничто, - заключает авва Дорофей, - так не удаляет человека от Бога и от внимания к своим грехам и не побуждает его всегда любопытствовать о неполезном ему, как сия страсть".

Как всегда, с некоторой долей юмора авва Дорофей показывает, в чем проявляется состояние подозрительности, как теперь иногда говорят "закомплексованного" человека, которому кажется, что все на него смотрят или потихоньку над ним посмеиваются. "...Такой, когда видит, что кто-нибудь беседует с братом своим, делает свои догадки и говорит: он обо мне беседует. Если прекращают беседу, он опять предполагает, что ради него прекратили беседу. Если кто скажет слово, то он подозревает, что оно сказано для оскорбления его. Вообще, в каждом деле он постоянно, таким образом, замечает за ближним, говоря: он ради меня это сделал, он ради меня это сказал, он это сделал для того-то. Таковой лжет мыслею, ибо он ничего истинного не говорит, но все по одному подозрению, а от сего происходят: любопытство, злословие, подслушивания, вражда, осуждения".

Понятно, что подобное обостренное восприятие всех событий через призму собственной персоны - плохой советчик в любых делах. Но несчастный, зациклившийся на себе человек может этого не понимать и принимать все свои фантазии за чистую монету. Авва Дорофей рассматривает и такую ситуацию, когда новоначальный инок свою болезненную зависимость от мнения всех и каждого пытается использовать для самоконтроля. Это тоже не может привести ни к чему хорошему. "Бывает, что иной, желая, как он говорит, исправлять себя, уже постоянно (за всем) замечает, думая: если кто-нибудь говорит обо мне, то мне надобно знать, какое мое согрешение, за которое он меня осуждает, и я буду исправляться. Во-первых, уже и начало сего от лукавого, ибо он начал ложью: не зная подлинно, придумал то, чего не знал; а как "может древо зло плоды добры творити?" (Мф. 7,18).

Если уж действительно искать средств своего исправления, - заключает преподобный, - то для этого есть прямые пути. "А говорить: я верю своим догадкам для исправления себя, и с этой целью подслушивать и любопытствовать - это есть самооправдание, внушаемое диаволом, который желает строить нам козни".

Необходимость критического отношения к любому своему сложившемуся мнению авва Дорофей подчеркивает полушутливой гиперболой: "И так с тех пор, когда помысл говорил мне о солнце, что это солнце, или о тьме, что это тьма, я не верил ему..." Но этим он лишь еще раз обращает внимание на то, сколь серьезна опасность "действительно видеть вещи, коих нет и быть не может". Безусловно и то, что у аввы Дорофея речь все время шла об опасности ошибиться не в физических, а в нравственных вещах. Поэтому и здесь, когда он говорит о "тьме" и "солнце", то прежде всего имеет в виду обычное для библейско-христианской символики обозначение под этими понятиями зла и добра.

Подозрительность причина самообмана или самообман - подозрительности?

Задумаемся над тем, чего, собственно, хотел добиться брат, которого привел в пример авва Дорофей, в своем объяснении, что такое ложь мыслью. Этот брат "однажды, вошедши в сад, высматривал, - ибо он всегда подсматривал и подслушивал", - характеризует его рассказчик. В чем он всех подозревал? О чем были его догадки? В каких предположениях он был настолько уверен, что "ему казалось, что дело происходит непременно так, как представляет ему помысл его, и не может быть иначе"? Войдя в пустой сад, он очень хотел встретить "нарушителя" монастырского устава, который бы там тайком ел смоквы. И он увидел то, что хотел...

Почему ему так нужно было кого-то уличить в грехе? Ответ простой: в тот момент весь смысл своего существования он видел в изобличении порока. Ясно, что в его сознании когда-то произошла трагическая подмена ложным пониманием подлинного ощущения себя, своих взаимоотношений с Богом и людьми. Его стремление к правде и справедливости уродливо обернулось присвоением себе роли судьи над чужими грехами, причем судьи, отнюдь не бесстрастного, но жаждущего карать и наказывать.

Мы вполне можем допустить противоположную ситуацию в том же монастырском саду. Игумен или сам авва Дорофей мог действительно застать не мнимого, а реального "нарушителя", соблазнившегося спелыми плодами. Как бы он поступил? Не пускаясь в небезопасные догадки, совершенно определенно можно сказать, что его решение было бы основано на сострадании к человеческой слабости и на трезвой оценке размеров "преступления" и всех возможных путей его последующего осознания.