"Также когда возгорится раздражительность, если он и замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя, то он делается, как мы сказали, подобным тому, кто подкладывает дрова на огонь..."

Итак, раздражение - это когда искру смущения раздувают и разгорающийся огонь снабжают "топливом". Но это еще не все - далее на третьей стадии последует гнев: что же приводит к нему? "Если же ты продолжаешь смущать и смущаться, то уподобляешься человеку, подкладывающему дрова на огонь и еще более разжигающему его, отчего образуется (много) горящего уголья, и это есть гнев". Все те же "дрова", тот же горючий материл, подбрасываемый в тлеющее раздражение, приводит к тому, что "полыхнет" пламя гнева!

Что служит топливом для возгорания гнева? Из слов аввы Дорофея явствует, что "когда возгорится раздражительность, если он "брат" и замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя, то он делается, как мы сказали, подобным тому, кто подкладывает дрова на огонь, и они горят, пока наконец образуется много горящего уголья". "Горючее" гнева - это все те же смутительные помыслы, распаляющие в душе эту страсть.

А чтобы еще раз подчеркнуть, что гнев как всякая страсть - болезненное, мучительное состояние, авва Дорофей обращается к иной параллели, не связанной с развернутой метафорой возгорания пламени из искры. Гнев он сравнивает с раной на теле человека: "...была у него рана, и он приложил пластырь, то есть сделал поклон, и... исцелил рану, то есть гнев..."

Что приходит на смену "пламени"

Метафора разгорания конфликта из "искры" смущения в "пламя" гнева, казалось бы, исчерпана: что может быть страшнее бушующего пламени? Что еще может быть после него? Однако авва Дорофей находит меткое соответствие и для последней стадии, для злопамятности: "...как горящее уголье, когда оно угаснет и будет собрано, может лежать несколько лет без повреждения, и даже, если кто польет его водою, оно не подвергается гниению: так и гнев, если закоснеет, обращается в злопамятность..."

Из уже упоминавшегося "медицинского" сравнения страсти с раной преподобный Дорофей также делает развернутую аналогию. Гнев не может слишком долго держать человека в возбуждении. Даже если он не искоренен совсем, состояние вражды принимает другие, более "спокойные" формы. Тот, в чьем сердце поселилась злопамятность, "...

То же самое претерпевает и оный человек: была у него рана, и он приложил пластырь, то есть сделал поклон, и, подобно первому, исцелил рану, то есть гнев... Но она еще не совершенно зажила; есть еще остаток злопамятности, который составляет верхнее закрытие раны, и от него удобно возобновляется вся рана, если человек получит хотя легкий ушиб".

Бог и вера в жизни современного человека. Где прибежище от жестокости мира

Современная психология столкнулась с самой пугающей проблемой века - превращением человека в робота. Вместе с потерей интереса к другому как к личности, как к цели, а не средству, человек теряет свою "человечность", превращается в машину, производящую товары и их потребляющую. Это, однако, для него не проходит даром. И вот уже одним из самых дефицитных товаров становится здоровье. Стрессы, депрессии, психические и нервные расстройства, алкоголизм, наркомания выводят из строя до того исправно вращавшиеся "живые винтики" глобальной экономической машины.

Спрос рождает предложения, и вот в гигантском механизме бизнеса заработал новый блок: психологи и психиатры ищут, как же все-таки оздоровить больное общество. Поиски приводят их к тому, от чего современная "бесконечно светская" цивилизация ушла, - к религии. "Научная объективность" констатирует, что религиозная натура несравнимо богаче и здоровее рядового потребителя современной бездуховной цивилизации. Задача, которую ставит перед послушными психологами "заказчик", в следующем: как, не меняя основ жизни, то есть не отказываясь от абсолютизированной ценности удовольствия и потребления, воспользоваться терапевтическими возможностями религии. Христианство, в котором образ жизни не отделим от покаяния, смирения, "блаженства плача", таит неограниченные потенции исцеления и катарсиса души - и психологи это хорошо понимают.

У Клайва Льюиса, английского христианского писателя середины XX века, есть образ: жители ада, привезенные на экскурсию в рай, пытаются украсть райские яблоки, чтобы на них сделать бизнес у себя в аду. Но прекрасные плоды оказываются непомерно тяжелыми для призрачных гостей из ада. Очень похожи на них неверующие психологи, пытающиеся воспользоваться христианским опытом. Эверетт Шостром, критиковавший Карнеги за лживость, возведенную в принцип жизни, увидел неоценимые терапевтические возможности христианской добродетели плача. Вот какой путь излечения душевных травм он предлагает:

"Обида - самое трудное в выражении чувство. Оно побуждает нас вернуться в детство и вспомнить то состояние, когда мы везде и во всем искали защиты у матери. Чем она могла нам помочь? Как правило, тем, что выслушивала наши причитания. Это лучший способ выражения обиды. Надо выговорить ее и выплакать. Женщины с этим справляются лучше; мужчины же к этому совсем не расположены. Ну, так они и живут меньше, и инфаркты у них чаще. Они надеются, что бег трусцой по утрам продлит их жизнь. А им бы всплакнуть иногда... Когда-то в детстве какой-то манипулятор говорил им: "Ну-ну, Джонни, большие мальчики не плачут". И в результате у них просто не хватает мужества на то, чтобы расплакаться".

Происходит ее единение с ребенком. Мать глубоко переживает горе ребенка, ставшее их общим горем.