Митя подробно рассказал о работе кружка и привел два–три примера толкования отдельных текстов: притчи о блудном сыне, одной из заповедей блаженства – “Блаженны нищие духом”.

“Сейчас мало кто знает о деятельности христианских студенческих кружков, – сказал о. Арсений, – но я знал многих их участников.

Марцинковского я знал, это был хороший, не фанатичный человек, с совершенно четким мышлением протестанта. Конечно, в свое время христианские студенческие кружки принесли большую пользу молодежи, но их “сборная” конфессиональность вредно отражалась на некоторой части кружковцев.

Вы сказали, что о. Сергий Мечев, духовным сыном которого Вы были, считал, что кружок приносил пользу, привлекая молодежь к Богу, к изучению Библии. Возможно, и так, но мне думается, что в тяжелые 1917–1928 гг. наилучшим духовным прибежищем для студенчества была Русская Православная Церковь, ее храмы, службы, очистительная исповедь, причастие”.

По выражению лица Дмитрия я понял, что он не полностью согласен, то же заметил о. Арсений и, помолчав некоторое время, продолжил: “Дмитрий Евгеньевич! У меня было и сейчас еще осталось несколько духовных детей, бывших членов христианского студенческого кружка. Я видел, что они, придя в Церковь, принимали все рассудочно, особенно в первое время, не скажу критически, но настороженно. У большинства из них не было детской веры, воспринимающей Господа Бога, Матерь Божию, святых всем сердцем, всем разумением своим, всею душою своею. Сказанное слово они анализировали, словно фильтруя; потом это проходило. Видимо, самостоятельное изучение духовных писаний и собственное толкование оставило в душах кружковцев необходимость пропускать сказанное через разум. Я был далек от кружка, другое, сложное и трудное, в те тяжелые годы занимало меня. Кстати, Дмитрий Евгеньевич! Среди нас есть бывший участник христианского студенческого кружка”. – “Кто же это?” – спросил Митя. Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти пяти, хорошая моя знакомая Анна Владимировна, и сказала: “Дмитрий Евгеньевич! Митя! Забыли? Не узнали?” Митя вскочил, со словами “Аня! Аня!” бросился к ней, и они обнялись. В Москву мы ехали втроем. Митя и Аня говорили всю дорогу, забыли про меня, а я лежал на верхней полке, читая книгу. Больше с Митей я не ездил к о. Арсению, дорогу он уже знал и приезжал без меня.

Последние годы мы виделись с Дмитрием редко, так сложилась жизнь.

Записал Александр В. Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г. ).

ВСТРЕЧА С ДАНИИЛОМ МАТВЕЕВИЧЕМ

23 июня 1963 г. произошло ужасное несчастье. Дочь Аня, сын Игорь, мама и я ехали в дачный поселок, расположенный за г. Пушкино. Машину вел муж Николай, опытный водитель, три года возивший нас на дачу и обратно в Москву. Проехали г. Пушкино, встречных машин было мало, ехали не быстро, но внезапно со встречной полосы вылетел огромный грузовик, который пытался обогнать впереди идущий автомобиль. Шофер не справился с управлением и врезался в нашу машину. Последовал удар, наш автомобиль несколько раз перевернулся.

Я очнулась лежащей на асфальте, соображала плохо, помню, закричала: “Аня, Игорь!” Никто не ответил. Попыталась подняться, но от боли упала. Подъехали машины “скорой помощи”, кого-то клали в них, втащили меня. При аварии погибли сын Игорь и муж Николай, в живых остались дочь Аня десяти лет и изуродованная моя мама. Пролежала я в больнице Склифосовского три месяца, перенесла ряд операций и вышла почти совершенно здоровой, долечивалась дома и в санаториях.

Даже не была на похоронах Игоря и Николая, лежала в больнице после самой первой и тяжелой операции, мама также лежала в больнице г. Пушкино. Окружающие родные, знакомые и сослуживцы относились ко мне удивительно внимательно и участливо, но смягчить мое горе это не помогало. Я ожесточилась против всех и вся, мне думалось, что все счастливы, а мне Бог, в Которого верила, зачем-то послал неистребимое горе. Ожесточилась на Бога: зачем, зачем послал такое несчастье? Зачем? Словно одержимая, задавала этот вопрос всем. Зачем? Чем провинился Николай, маленький Игорь, ставшая инвалидом мать – Наталия и я? Чем? И не получала ответа от самой себя и окружающих.

Моя самая близкая подруга, настоящий друг – Лена, с которой мы вместе росли и учились, была человеком большой веры и доброты, молитвенница. Мы очень любили друг друга, мой покойный муж Николай относился к нашей дружбе даже ревниво. Знала, что Лена вместе с мужем Юрием ездила куда-то далеко за город к священнику, который до войны руководил христианской общиной, а с 1958 г., пробыв в лагерях целую жизнь, сейчас жил в городе Р. (потом узнала, Ростов Северный). У Лены с Юрием было двое детей [3].

Почти каждый день я приходила к ним, но в основном разговаривала с Юрием, вероятно, ежедневно повторяя одно и то же. Он молча слушал, обнимал за плечи и ласковыми и добрыми словами снимал, хотя и на один вечер, малую часть моего горя. Лена говорила о Боге, Его милости, воле Господней и звала в церковь. От этих разговоров меня трясло: как Бог, церковь могли успокоить, если на меня брошено такое горе? Разговоры с Леной раздражали, и я избегала их, повторяя одно и то же в разных вариациях: “Зачем? Зачем?”

Однажды Лена сказала, что едет к священнику о. Арсению, это имя я и ранее слышала от нее. Перед этим я устроила Лене неприятный скандал в присутствии ее детей и Юрия, повторяя: “Тебе легко говорить, твои все живы-живехоньки, а мне только горе досталось”. На другой день было стыдно за шумный разговор, и чтобы сгладить свое поведение, согласилась поехать, хотя понимала бесцельность поездки. Это было уже в 1964 г.