Не распространяйся в долгих собеседованиях с тем, кто слушает тебя не с добрым сердцем, чтоб, надокучив ему, не сделать себя для него мерзостным, как написано: умножаяй словеса мерзок будет (Сир. 20, 8). Остерегайся говорить сурово и высокотонно, ибо и то, и другое крайне ненавистно и заставляет подозревать, что ты очень суетен и слишком много о себе думаешь. Никогда не говори о себе самом, о своих делах или о своих родных, исключая случаи, когда это необходимо, но и при этом говори как можно короче и скорее. Когда видишь, что другие говорят о себе с излишком, понуди себя не подражать им, хотя слова их кажутся смиренными и самоукорительными. Что же касается ближнего твоего и дел его, то говорить не отказывайся, но всегда говори короче даже и там и тогда, где и когда это требовалось бы для блага его.

Беседуя, припоминай и старайся исполнить заповедь св. Фалассия, которая гласит: «Из пяти родов предметов речи в собеседовании с другими три употребляй с благоразумием небоязненно; четвертый употребляй не часто, а от пятого совсем откажись» («Добротолюбие», сотня 1-я, гл. 69). Один из пишущих первые три понимает так: да, нет, само собою или ясное дело; под четвертым разумеет сомнительное, а под пятым совсем неизвестное. То есть, о чем знаешь верно, что оно истинно или ложно и что оно очевидно само собою, о том с решительностью говори как об истинном или как о ложном, или как об очевидном; о том, что сомнительно, лучше не говори ничего, а когда и нужда, говори как о сомнительном, не предрешая; о неизвестном же тебе совсем не говори. Другой некто говорит: есть у нас пять приемов или оборотов речи: звательный, когда кого призываем; вопросительный, когда спрашиваем; желательный или просительный, когда желаем или просим; определительный, когда решительное о чем выражаем мнение; повелительный, когда начальственно и властно повелеваем. Из этих пяти первые три употребляй всегда свободно, четвертый – пореже, как можно, а пятого совсем не касайся.

О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости, однако ж со страхом, помышляя, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив простые сердца слышащих. Посему люби паче внимать беседам о сем других, слагая словеса их во внутреннейшие хранилища сердца своего.

Когда же говорят о другом чем, то только звук голоса пусть приражается к слуху твоему, а не мысль к уму, который да стоит непоколеблемо устремленным к Богу. Даже и тогда, когда нужно бывает выслушать говорящего о чем, чтоб понять, в чем дело, и дать должный ответ, и тогда не забывай между речью слышимою и говоримою возверзать око ума на Небеса, где Бог твой, помышляя притом о величии Его и о том, что Он не сводит с тебя ока Своего и взирает на тебя то благоволительно, то неблаговолительно, соответственно тому, что бывает в помышлениях сердца твоего, в твоих речах, движениях и делах.

Когда нужно тебе говорить, наперед добре рассуди о том, что высказать всходит на сердце твое, прежде чем перейдет то на язык твой, и найдешь, что многое из сего таково, что ему гораздо лучше не исходить из уст твоих. Но при этом знай, что и из того, что высказать кажется тебе делом хорошим, иному гораздо лучше оставаться похороненным в гробе молчания. Об этом иной раз сам ты узнаешь тотчас по окончании беседы.

Молчание есть великая сила в деле невидимой нашей брани и верная надежда на одержание победы. Молчание очень любезно тому, кто не надеется на себя, а надеется на одного Бога. Оно есть блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражнении в добродетелях, а вместе и признак духовной мудрости. Св. Исаак говорит, что «хранение языка не только заставляет ум воспрянуть к Богу, но и в делах явных, телом совершаемых, втайне доставляет великую силу к совершению их. Оно просвещает и в сокровенном делании, если только кто соблюдает молчание с ведением» («Добротолюбие» в рус. пер., сл. 31, с. 208). В другом месте так восхваляет он его: «Когда на одну сторону положишь все дела жития сего – отшельнического, а на другую – молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах. Много есть добрых для нас советов; но когда сблизится кто с молчанием, излишним для него будет делание хранения их» («Добротолюбие» в рус. пер., сл. 41, с. 251). В другом еще месте называет он молчание «таинством будущего века»; слова же, говорит, «суть орудие мира сего» (там же, сл. 42, с. 263). Святой же Варсонофий ставит его выше богословствования, говоря: «Если ты и едва-едва не богословствуешь, то знай, что молчание более достойно удивления и славы» (там же, отв. 36). Посему хотя бывает, что иной молчит, потому что не имеет, что сказать (Сир. 20, 6), иной потому, что ждет удобного времени для своего слова (там же), иной по другим каким причинам, «славы ради человеческой или по ревности о сей добродетели молчания, или потому, что держит сокровенное в сердце собеседование с Богом, от коего не хочет отойти внимание ума его» (св. Исаак, сл. 76, с. 546), но вообще можно сказать, что кто молчалив, тот показывает себя благоразумным и мудрым (см.: Сир. 19, 28; 20, 5).

К тому, чтоб навыкнуть молчанию, укажу тебе одно самое прямое и простое средство: берись за дело сие – и само дело будет и научать тебя, как его делать, и помогать в этом. Для поддержания же усердия к такому труду почаще размышляй о пагубных следствиях безразборной говорливости и спасительных следствиях благоразумного молчания. Когда же дойдешь до вкушений спасительных плодов молчания, тогда не потребуется более для тебя никаких в этом отношении уроков.ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

Having spoken of the control of the external senses, we must now speak of how to control the imagination and memory, because, in the opinion of almost all philosophers, imagination and memory are nothing but the impression of all those sensible objects which we have seen, heard, smelled, tasted, touched. It may be said that imagination and memory are one internal general sense, which imagines and remembers everything that the external five senses have previously had to feel. And in a certain way the external senses and sensible objects resemble a seal, and the imagination resembles the impression of a seal.

Imagination and memory are given to us in order that we may use their services, when our external senses are at rest, and we do not have before us those sensual objects which have passed through our senses and have been imprinted in them (imagination and memory). Not being able always to have before us the objects which we have seen, heard, tasted, smelled, and touched, we call them before our consciousness by means of the imagination and memory in which they are imprinted, and thus examine and discuss them, as if they were outwardly inherent in us.

For example, you once visited Smyrna and then left it again, and you no longer see it with the external sense of your eyes; however, when you wish, you imagine Smyrna with your inner feeling, that is, with your imagination and memory, you imagine and re-examine it as it is, in its own form, size, and disposition. This does not mean that your soul goes out of you and passes into Smyrna, as some ignoramuses think, but you see in yourself the image of Smyrna, imprinted in you.

This imagination of sensible objects greatly annoys and causes much trouble to those who are zealous to always be with God, for it diverts attention from God and leads it to vain things, and among them to sinful things, and thus disturb our inner good mood. We suffer from this not only in reality, but also during dreams, from which the impression often lasts for more than one day.

Since imagination is an irrational force, acting for the most part mechanically, according to the laws of the combination of images, and spiritual life is an image of pure freedom, it goes without saying that its activity is incompatible with this life, and I am compelled to offer you a few guiding remarks on this subject.

1) Know that just as God is beyond all senses and everything sensible, beyond all kind, color, measure and place, is completely without image and without form, and although He is everywhere, He is above all, He is also beyond all imagination. "No imagination has a place in relation to God, for He is above all thought and dwells above all" (Ignatius and Kallistos, ch. 65, at the end of the Philokalia). From this it follows that imagination is a power of the soul that by its nature does not have the ability to dwell in the realm of unity with God.

2) Know that Lucifer, the first of the Angels, being before above all irrational imagination and beyond all form, color and feeling, as a mental mind, immaterial, formless and incorporeal, when he later dreamed and filled his mind with images of equality with God, descended from this formless, indifferent, passionless and simple immateriality of the mind into this many-looking, multi-component and debilitated imagination, as many theologians believe, and thus, from an angel formless, immaterial, and passionless, he became the devil, as it were, material, multiform, and passionate. But as he became, so did his servants, all the demons, about which we read the following judgment in Gregory the Sinaite: "They were once minds, but, having fallen from this materiallessness and subtlety, they acquired a certain material debility, each becoming embodied according to his rank, degree and actions that qualified him. As a result of this, they, too, like men, having lost the angelic sweetness, were deprived of divine pleasure and were condemned to find pleasure in earthly things, just as we are, having become as it were material through the habit of material passions" (ch. 123 in the Philokalia). For this reason, the devil is called by the Holy Fathers a painter, a serpent of many kinds, feeding on the earth of passions, a dreamer, and other similar names. The Word of God depicts him as a corporeal dragon, with a tail, ribs, neck, nose, eyes, jaws, lips, skin, flesh, and other similar members. (See about this in chapters 40 and 41 of the righteous Job). From this, beloved, understand that since the manifold fantasy is an invention and creation of the devil, it is highly desirable for him and is suitable for our destruction. The Holy Fathers rightly call it a bridge through which soul-killing demons pass into the soul, mingle with it, and make it a hive of drones, a dwelling place for terrible, evil and God-defying thoughts and all kinds of impure passions, spiritual and physical.