И покоясь как бы в лоне ее материнских объятий, мы были счастливы и блаженны, как, думаем, никто на земле, потому что были причастны внутренней силе жизни и таинственным речам и гласу природы, кои, не скрывая, она вещала нам открыто, как своим любезным чадам.

И вот, бывало, величественные горы – краса Кавказского пространства – любезно приветствовали нас своим дружеским взором и нежною улыбкою, когда мы, утомленные до крайности, восходили на высокие хребты, и они своим алмазным блеском и чудно волнистым видом пленяли и невольно увлекали к себе наши сердца. Забывая все земное, дух наш неудержимо стремился с любовью к небесам воздавать славу, честь и хвалу премудрейшему Творцу всей вселенной. И был нам всегда там мирный приют и пресладчайший отдых.

На тех высоких, скалистых хребтах мы покоились в несказанном веселии духа, покрытые мягким покровом и нежным дыханием прохладного ветерка. Был я, действительно, блажен в те счастливые часы и минуты невозвратно протекшей жизни моей.

Но вот настала пора мне с вами расстаться. Грустным взором еще раз я окинул вас, дорогие мои! И в горести сердца думаю воспеть плачевну песнь о горькой и тяжкой с вами разлуке. Увы мне! Уже поздняя пора для меня наступила, лишаюсь я зрения ваших чудных красот; исходили мои грешные ноги ваши высокие вершины, великие дебри и отвесные скалы; измерили и глубины под вами шумящих вод. А теперь настало для меня печальное время, и душа моя горько болеет о том, что не увижу я уже более вас, дорогие мои, как ваши высокие шпили будут впиваться в облака, и какие на вас будут длинные рисоваться картины, и каков ваш будет вид издалека!…

Много неведомых тайн вы открыли мне и глубокую память оставили во мне о всех путешествиях и приключениях, бывших на ваших высоких хребтах. Но уже я рисовать вас более не буду и о ваших чудных красотах сложить я новой песни не сумею: она замрет в моих устах. Прости и ты, краса Кавказа, его величие и слава, седовласый Эльбрус! Ты всегда был нашим другом неизменным и благодетелем любезным… Много раз ты укрывал нас внутри персей своих – полумертвых от бурь, зимы и непогод…

И тебя я не увижу, и любоваться более не буду твоими дивными картинами на заре прекрасного утра весною, когда ты, покрытый лучами восходящего солнца, сиял златокованою порфирою, изливая ослепительный блеск твоих одежд на всю страну, так что ни один царь земной не мог в сию пору равняться с тобою во светлости риз твоих. Особенно сияла славою небесной красоты твоя световечная глава, вознесенная превыше всех горных хребтов; она являла свою царственную власть и силу чрезвычайным блеском своего безпримерного облачения, коего подобия нет возможности найти ни в чем, что только есть прекрасного и величественного на лице земли.

И опять, когда ночь глубоким мраком покрывала страну и ты облачался в темный хитон, вид твой был страшен, ты стоял угрюмо; великий объемом и страшно высокий ростом, ты был как могучий исполин, ополчающийся на злодейские дела. Тогда мы, укрываясь в скалистых ребрах твоих, в великом страхе провождали темную ночь. Могильная тишина царила повсюду – и только порою среди нее тоскливо раздавался унылый крик спутницы нашей – всегдашней соседки – ночной птицы совы.