«...Иисус Наставник, помилуй нас!»

Как ни парадоксально, в основе этой суетли­вости лежит глобальная рассеянность.

Суета возникает там, где обнаруживается неспособность к результативной деятельности. Рассеянный человек, в первую очередь, не мо­жет сосредоточиться на том, что делает. Вроде бы он выполняет определенную работу, но мысли его в этот момент заняты иными проб­лемами, он переключается на эти проблемы, а голова как нарочно забита работой. Отчаяв­шись, он садится за книгу, но тут на него одно­временно наваливаются мысли и о работе, и о проблемах. В итоге он мечется от одного дела к другому, не доводит до конца ни одной задачи, все делает спустя рукава, затем переделывает по двадцать раз, забывая то об одном, то о другом. Проблемы так и остаются неразрешенными, по­тому что наш персонаж забывает сделать тот звонок, который помог бы их разрешить. Вер­нее, он целый день помнит о необходимости этот звонок сделать, и эта навязчивая мысль мешает ему заниматься другими делами, но именно в нужный момент отвлекается на иной предмет и пропускает назначенное время. И даже книга оказывается прочитана кое-как: он вроде бы читает, но не понимает написанных слов, то и дело возвращается на несколько страниц назад, пытаясь хоть как-то вникнуть в незамысловатый сюжет.

День прошел, наш герой ложится спать ус­тавшим, у него нет сил позаниматься с ребенком или пообщаться с женой. Этот обычный день, напряженный и деятельный, как все дни его жиз­ни, не принес никаких положительных результа­тов. И, засыпая, человек безнадежно пытается понять, почему же так тяжело все в жизни дается, почему работа, которая должна занять полчаса, заняла целый день, почему столь незначительная проблема уже неделю не может разрешиться, почему в семье полный разлад. Но сосредото­читься он по-прежнему не может. И на следую­щий день все повторяется заново. Он думает, что все само как-нибудь образуется, но не делает никаких попыток что-либо изменить в своей жиз­ни. Он предпочитает не совершать резких дей­ствий, видя в этом свою разумность и умение выжидать, но на самом-то деле он проявляет полное нежелание и неспособность совершать осознанный выбор. Он вообще боится совер­шить ошибку. И поэтому предпочитает по воз­можности обходить ситуации, требующие от него сознательного выбора. Пусть все идет, как идет.

Из страха совершить ошибку он живет так же, как все. Заблуждаться вместе с большин­ством не так страшно, как в одиночку. Наш герой соблюдает все предписанные правила и услов­ности, соглашается с мнением начальства и на собраниях присоединяется к мнению коллег. Он не задается глупыми вопросами: зачем сущес­твуют эти правила и условности и кому они нужны. Магические слова «так положено» ос­вобождают его от необходимости терзаться со­мнениями. Он не задается вопросом: право ли большинство? На то оно и большинство, чтобы решать. В конце концов, он обычный человек, и стоит ли ему задумываться о таких серьезных вещах. На любой случай жизни у него запасены фразы: «все так говорят», «по статистике», «об­щепринятое мнение». Он конформист и не ви­дит в этом своем качестве ничего плохого.

Впрочем, жить по правилам все время — это скучно. Поэтому порой он делает то, что хочется. Он может отпустить фривольную шут­ку в адрес босса, проехать на красный свет или вскружить голову молоденькой секретарше. Он не сможет объяснить, зачем это сделал. Ведь бывает, что просто захотелось. И его ужасно угнетает потом, когда молоденькая секретарша, заливаясь слезами, спрашивает, почему он ее бросил. Да не бросал он ее вовсе. Просто неделю назад ему хотелось, а теперь не хочется. Ему же неподконтрольны его желания. Проще нужно быть. Захотели — встретились, захотели — разбежались.

Он вообще не любит всей этой серьезности, всех этих разборок и психологического анализа. У него и так много проблем — и вот только не надо его грузить философией, моралью и нрав­ственностью. Он ведь даже фильмов серьезных не любит. Боевички, комедии, детективы — это для него. Ему по вкусу массовое искусство. Жизнь слишком сложна, не надо умножать сущ­ности без необходимости.

И лишь иногда у него возникает ощущение, похожее на задумчивость. Он устает от всей этой суматошной жизни и во время очередного празд­ника чувствует отвращение к этой пустоте, но день сменяется днем, а наш герой все так же крутится в водовороте суеты ненужных мыслей и бессмысленных дел.

Так вот, душа моя, все сейчас находится в когтистых лапах рассеянности. Жизнь частная в большом городе начинается только с тем­нотой, при которой и малое искушение пре­вращается в страсть. Какое уж тут: «Бдите!». Напротив, вся жизнь, «окультуренная» адом, направлена на то, чтобы заглушить даже сла­бые голоски совести, голоса еще не оконча­тельно погибших душ. И что эта «культура» не­сет? Идеи «нравственной свободы», суть культы Ваала и Астарты, культы пьянства, раз­врата, обжорства или культы человеческого тела... Никто ничего нового предложить не может — либо языческая рассеянность и не­умеренность, либо Божественная бдительность и осмотрительность в потреблении80.

Рассеянность сродни состоянию опьянения. Человек, опьяненный грехом, теряет внутрен­ний стержень. Он перестает координировать свои поступки. Его чувства, ум, тело не слушаются его воли и действуют сами по себе. Одурманен­ная рассеянностью личность перестает быть ак­тивной участницей своей жизни, отходит на роль зрителя. Находясь в состоянии рассеянности, мы не совершаем осознанного выбора, а прини­маем происходящие с нами события как некую данность, с которой нет сил бороться.

Внешне рассеянность зачастую выглядит как атрофия воли, но безволие — это только вер­хушка айсберга. Так же как под действием алко­голя — неуправление своим телом. В более глубинном смысле рассеянность — это отсут­ствие целостности личности. Человек как бы распадается на части, и части эти не могут найти согласие друг с другом. В итоге человек оказыва­ется в вечном конфликте с самим собой. Верх одерживают то одно, то другое стремление, и личность теряет устойчивость, постоянно пере­текая из одного настроения в другое.

Корнем рассеянности можно назвать страсть уныния, когда душа человека пребывает в лени и праздности. Поддаваясь унынию, мы лишаемся собранности, сосредоточенности и превращаем­ся в аморфную, сонную массу, которая передви­гается и меняется под воздействием внешних обстоятельств. Мы не только не способны на подвиг, мы вообще никакого труда к своей жизни прикладывать не хотим. Потому что наше «я» уже перестало быть «я», а стало чем-то весьма неопределенным, состоящим из произвольного набора секундных устремлений. Даже «я хочу» у нас трансформируется в «мне хочется», потому что нет «я» как активного субъекта, а есть «мне» как объект, или, скорее, как место действия неких непонятных нам самим сил. Ведь «я хочу» уже подразумевает некоторую активность и соб­ранность, тогда как «мне хочется» — это пас­сивность, возведенная в абсолют, когда моя лич­ность отказывается принимать участие не толь­ко в моих поступках, но даже в моих желаниях.

Наша рассеянность отражается и на нашей религиозной жизни, которая так же лишена собранности, как и жизнь светская. Особенно чувствуешь это в храме или во время домашней молитвы, когда в молитвенный текст то и дело вторгаются посторонние мысли: «знакомое ли­цо — где-то я уже видел эту женщину», «диакон сегодня хрипит — простудился, наверное».

А как легко мы умеем забывать о своей религиозности в житейских ситуациях! Мы жи­вем по двойной морали. Мы приходим в храм, скромно одетые, со смирением на лице, набожно крестимся и всем своим существом признаем, что лгать — плохо, отвечать злом на зло — плохо, скупиться тоже плохо. Но за стенами храма — другая жизнь, и в ней мы существуем по совершенно иным законам. В светской жиз­ни мы считаем нормальным лгать, отвечать злом на зло, скупиться. Мы не лицемерим, а именно двуличничаем. Мы зачастую не осознаем соб­ственной непоследовательности. Многим даже в голову не приходит, что в храме и на работе можно жить по одним и тем же принципам. Способность жить по двойной морали тоже следствие рассеянности, признак отсутствия це­лостности человека.

Но мы не только веруем рассеянно. Мы идем дальше. Мы возводим эту рассеянность в прин­цип и уже пытаемся сделать ее фундаментом своей христианской жизни. Как часто приходит­ся слышать от людей, называющих себя право­славными, что вера должна быть бездумной. Это распространенное мнение абсолютно неверно. Если у человека есть мозги, то они должны участвовать в его христианской жизни точно так же, как и остальные части тела. Иначе получит­ся, что ум с сердцем не в ладу. Конечно, сущес­твуют блаженные, которые ради Христа прини­мают на себя вид лишенных ума людей; это цельные натуры, для которых сердечное знание не нуждается в логических подтверждениях. Но большинство современных людей привыкли мыс­лить логически, то есть отстраняясь от эмоций. В логическом мышлении самом по себе ничего плохого нет. И во все времена помимо блажен­ных существовали также философы и богосло­вы, которые ставили свой ум на службу Господу! Они написали множество мудрых книг, питаю­щих наш ум и по сей день.