«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
Глава 2. Одиночество
Нагие и одинокие приходим мы в изгнание. В темной утробе нашей матери мы не знаем ее лица; из тюрьмы ее плоти выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира.
Кто из нас знал своего брата? Кто из нас заглядывал в сердце своего отца? Кто из нас не заперт навеки в тюрьме? Кто из нас не остается навеки чужим и одиноким?
Томас Вулф. Взгляни на дом свой, Ангел
«Мы обречены на пожизненное заключение в одиночной камере» — эти слова основной темой звучат в сознании современного человека. Ибо одиночество, отчужденность, отделенность от окружающего мира стали нашим наказанием за отход от Бога.
Мы выходим из лона семьи, из маленького одиночества, в общество — одиночество большое и неисчерпаемое.
Эта отчужденность от мира, которую осознает почти каждый представитель человечества, была воспета сначала поэтами-романтиками, а потом стала базовой предпосылкой всей культуры XX века. Кто не поставит свою подпись под тютчевским «Silentium!»: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» А может, для кого-то актуальнее прозвучат другие строки: «Лишь жить в себе самом умей — есть целый мир в душе твоей таинственно - волшебных дум...» ?
И далее через диалоги-непонимания Чехова, через поэзию свободы Маяковского, через «Вы, идущие мимо меня» Цветаевой — через всю эту бесконечную разомкнутость, разобщенность, разорванность мы пришли наконец к осознанию собственного одиночества как некоей данности, трагического разлада, положенного в основу нашего земного бытия. Едва научившись говорить и думать, мы тут же кричим, что нас не понимают, не уважают, не любят... Мы пытаемся добиться понимания и любви не мытьем, так катаньем: покупаем, завоевываем, выпрашиваем, требуем... В конечном итоге приходим к осознанию полной и тотальной невозможности ее получить, впадаем в уныние, отчаяние, тоску. Потом успокаиваемся, придумываем искусственный заменитель для недостижимого: вежливость, взаимовыручка, ласковость, любезность.
Но заменители не помогают. Они создают иллюзию правильности, но не питают душу. В них нет той силы, тех питательных веществ, которые необходимы для нашей личности, для того трепетного, слабого, обделенного существа, которое сидит в нас и беспрестанно требует пищи, не довольствуясь химической эссенцией, которой мы его пичкаем. Оно болеет, страдает, жутко мучается и никак не хочет оставить в покое другое наше «я», которое гонится за славой и деньгами, за вкусной едой и красивыми машинами.
Эту отчужденность, неродство с миром каждый осознает и формулирует по-своему. Кто-то проносит их через жизнь с покорностью, как тяжкий крест, другой — с гордостью, как полковое знамя, третий — как защитный бронежилет.
Конечно, опыт одиночества у каждого свой, индивидуальный. Но как бы мы ни объясняли собственную отчужденность, в независимости от того, кажется ли она нам благом или проклятием, мы воспринимаем ее как аксиому, как предпосылку, исходное условие нашего бытия.