Карус в своем известном сочинении «О душе» (Psyche) говорит, что ключ к уразумению существа сознательной жизни души лежит в области бессознательного. В своей книге он исследует взаимное отношение сознательного к бессознательному в жизни человеческой и высказывает много глубоких мыслей. «Божественное в нас, – говорит он, – что мы называем душой, не есть чтолибо раз остановившееся в известном моменте, но есть нечто непрестанно преобразующееся в постоянном процессе развития, разрушения и нового образования. Каждое явление, бывающее во времени, есть продолжение или развитие прошедшего и содержит в себе чаяние будущего. Сознательная жизнь человека разлагается на отдельные моменты времени, и ей доступно лишь смутное представление своего существа в прошедшем и будущем, настоящая же минута от нее ускользает, ибо едва явилась – как уже переходит в прошедшее. Приведение всех этих моментов к единству, сознание настоящего, т. е. обретение истинного твердого пункта между настоящим и будущим, возможно лишь в области бессознательного, т. е. там, где нет времени, но есть вечность. Известные мифы греческой древности об Эпиметее и Прометее имеют глубокое значение, и недаром греческая мудрость ставка их в связь с высшим развитием человечества. Вся органическая жизнь напоминает нам эти две оборотные стороны творческой идеи в области бессознательного. И в мире растительном, и в мире животном каждое побуждение, каждая форма дают нам знать, когда мы вдумываемся, что здесь есть нечто, возвращающее нас к прошедшему, к явившемуся и бывшему прежде, и предсказывают нам нечто имеющее образоваться и явиться в будущем. Чем глубже мы вдумываемся в эти свойства явлений, тем более убеждаемся, что все, что в сознательной жизни мы называем памятью, воспоминанием, и все то, в особенности, что называем предвидением и предведением, – все это служит лишь самым бледным отражением той явности и определительности, с которой эти свойства воспоминания и предвидения открываются в бессознательной жизни.

В сочинении Каруса исследуются случаи, когда сознательная жизнь души, приостанавливаясь, переходит иногда внезапно в область бессознательного. Замечательно, говорит он, внезапное и непроизвольное возникновение в нашей душе давно исчезнувших из нее представлений и образов, равно как и внезапное исчезновение их из нашего сознания, причем они сохраняются и соблюдаются однако в глубине бессознательной души. Представления о лицах, предметах, местностях и пр., даже иные особенные чувства и ощущения иногда в течение долгого времени кажутся совсем исчезнувшими, как вдруг просыпаются и возникают снова со всей живостью, и тем доказывают, что в действительности не были они утрачены. Бывали отдельные очень удивительные случаи, когда разом сознание с необыкновенной ясностью простиралось на целый круг жизни со всеми ее представлениями. Известен случай этого рода с одним англичанином, подвергавшимся сильному действию опиума: однажды, в период сильного возбуждения перед наступлением полного притупления чувств ему представилась необыкновенно ясно и во всей полноте картина всей прежней его жизни со всеми ее представлениями и ощущениями. То же, рассказывают, случилось с одной девицей, когда она упала в воду и тонула, в минуту перед совершенной потерей сознания.

Карус не приводит подробностей и не ссылается на удостоверение приведенного случая; многим, без сомнения, доводилось тоже слышать подобные рассказы в смутном мзде. Но вот единственный, нам известный, любопытный и вполне достоверный рассказ о подобном событии самого того лица, с которым оно случилось.

Это случилось с очень известным английским адмиралом Бьюфортом в Портсмуте, когда он в молодости опрокинулся с лодкой в море и пошел ко дну, не умея плавать. Он был вытащен из воды и впоследствии, по убеждению известного доктора Волластона, записал странную историю своих ощущений. Вот этот рассказ во всей его целости.

Описывая обстоятельства, при которых совершилось падение, он говорит: «Все это я передаю или по смутному воспоминанию, или по рассказам свидетелей; сам утопающий в первую минуту поглощен весь ощущением своей гибели и борением между надеждой и отчаянием. Но что затем последовало, о том могу свидетельствовать с полнейшим сознанием: в духе моем совершился в эту минуту внезапный и столь чрезвычайный переворот, что все его обстоятельства остаются доныне так свежи и живы в моей памяти, как бы вчера со мной случились. С того момента, как прекратилось во мне всякое движение (что было полагаю, последствием совершенного удушения), – тихое ощущение совершенного спокойствия сменило собой все прежние мятежные ощущения; можно, пожалуй, назвать его состоянием апатии, но тут не было тупой покорности пред судьбой, потому что не было тут ни малейшего страдания, не было и ни малейшей мысли ни о гибели, ни о возможности спасения. Напротив того, ощущение было скорее приятное, нечто вроде того тупого, но удовлетворенного состояния, которое бывает перед сном после сильной усталости. Чувства мои таким образом были притуплены, но с духом произошло нечто совсем противоположное. Деятельность духа оживилась в мере, превышающей всякое описание; мысли стали возникать за мыслями с такой быстротой, которую не только описать, но и постигнуть не может никто, если сам не испытал подобного состояния. Течение этих мыслей я могу и теперь в значительной мере проследить – начиная с самого события, только что случившегося, – неловкость, бывшая его причиной, смятение, которое от него произошло (я видел, как двое вслед за мной спрыгнули с борта), действие, которое оно должно было произвесть на моего нежного отца, объявление ужасной вести всему семейству, – тысяча других обстоятельств, тесно связанных с домашней моей жизнью: вот из чего состоял первый ряд мыслей. Затем круг этих мыслей стал расширяться дальше: явилось последнее наше плавание со случившимся крушением, школьная моя жизнь, мои успехи, все ошибки, глупости, шалости, все мелкие приключения и затеи того времени. И так дальше и дальше назад, всякий случай прошедшей моей жизни проходил в моем воспоминании в поступательно обратном порядке, и не в общем очертании, как показано здесь, но живой картиной во всех мельчайших чертах и подробностях. Словом сказать – вся история моего бытия проходила передо мной точно в панораме, и каждое в ней со мной событие соединялось с сознанием правды или неправды, или с мыслью о причинах его и последствиях; удивительно, даже самые мелкие, ничтожные факты, давнымдавно позабытые, все почти воскресли в моем воображении, и притом так знакомо и живо, как бы недавно случились. Все это не указывает ли на безграничную силу нашей памяти 55, не пророчит ли, что мы со всей полностью этой силы проснемся в ином мире, принуждены будем созерцать нашу прошедшую жизнь во всей полноте ее? И с другой стороны – все это не оправдывает ли веру, что смерть есть только изменение нашего бытия, в коем, стало быть, нет действительного промежутка или перерыва? Как бы то ни было, замечательно в высшей степени одно обстоятельство – что бесчисленные идеи, промелькнувшие в душе у меня, все до одной обращены были в прошедшее. Я был воспитан в правилах веры. Мысли мои о будущей жизни и соединенные с ними надежды и опасение не утратили нисколько первоначальной силы, и в иное время одна вероятность близкой гибели возбудила бы во мне страшное волнение; но в этот неизъяснимый момент, когда во мне было полное убеждение в том, что перейдена уже черта, отделяющая меняет вечности, – ни единая мысль о будущем не заглянула ко мне в душу, я был погружен весь в прошедшее. Сколько времени было у меня занято этим потоком идей или, лучше сказать, в какую долю времени все они были втиснуты, не могу теперь определить в точности; но, без сомнения, не прошло и двух минут с момента удушения моего до той минуты, когда меня вытащили из воды.

Когда стала возвращаться жизнь, ощущение было во всех отношениях противоположное прежнему. Одна простая, но смутная мысль – жалостное представление, что я утопал, – тяготела над душой, вместо множества ясных и определенных идей, которые только что пронеслись через нее; беспомощная тоска, вроде кошмара, подавляла все мои ощущения, мешая образованию какойлибо определенной мысли, и я с трудом убедился, что жив действительно. Утопая, не чувствовал я ни малейшей физической боли; а теперь мучительная боль терзала весь состав мой: такого страдания я не испытывал впоследствии, несмотря на то, что бывал несколько раз ранен и часто подвергался тяжким хирургическим операциям. Однажды пуля прострелила мне легкие: я пролежал несколько часов ночью на палубе и, истекая кровью от других ран, потерял, наконец, сознание в обмороке. Не сомневаясь, что рана в легкие смертельна, конечно, в минуту обморока я имел полное ощущение смерти. Но в эту минуту не испытал я ничего похожего на то, что совершалось в душе у меня, когда я тонул; а приходя в себя после обморока, я разом пришел в ясное сознание о своем действительном состоянии». (См. «Московский сборник», изд. К. П. Победоносцева, 1896 г., стр. 193198).

2. Факты переживания человеческой душой массы впечатлений в несколько минут.

Говорят, что для совершения известного явления, события или целого их ряда нужно время. С другой стороны, для сознательного восприятия впечатлений, как доказали Гельмгольц и Фехнер, тоже нужен известный срок 56. Между тем, факты, повидимому, противоречат подобного рода воззрению. Дело в том, что бывают случаи, когда во сне ли, под влиянием ли некоторых наркотических веществ (гашиш, опиум и т. п.), или наяву, в минуту сильной опасности, грозящей смертью, – человек переживает в несколько мгновений так много, что для описания этого мало целого дня, даже года, можно исписать тома и всетаки не передать всего испытанного. Каждый из нас, наверно, имел не раз подобного рода сновидения, бывают обыкновенно под влиянием внешнего возбуждения (чаще всего это бывает от падения с кровати, какогонибудь толчка, удара, особого звука и т. п.), от которого мы пробуждаемся, успев, однако, в этот короткий момент перечувствовать массу разно роднейших ощущений и видеть целый ряд событий, вроде, например, крушения поезда с разлетающимися вдребезги вагонами, изуродованными мертвыми телами, стонами раненых, которым оказывается медицинская помощь, и т. д.

Граф Лавалетт рассказывает в своих «Воспоминаниях» следующее: «Однажды ночью, когда я спал в темнице, меня разбудил замковый колокол, бивший двенадцать часов; я услышал, как отворили решетку, чтобы сменить караул, но тут я опять заснул. Тогда я увидел страшный сон…» Здесь следует рассказ о страшном видении – рассказ, подробности которого, по мнению рассказчика, заняли бы, по крайней мере, пять часов «… как вдруг решетка опять захлопнулась с большой силой, отчего я и проснулся. Я заставил пробить свои карманные часы, и они пробили всетаки двенадцать, так что этот страшный сон продолжался всегонавсего от двух до трех минут, т. е. столько времени, сколько его понадобилось, чтобы сменить караул (что произошло очень быстро по причине крайнего холода), отпереть и запереть решетку, каковой расчет мой и подтвердил на следующее утро привратник. А между тем, я ни за что не припомню ни одного случая из своей жизни, в котором я мог бы определить время с такой точностью, в котором лучше запечатлелись бы в моей памяти все подробности происшедшего и в котором бы я сохранил большую ясность сознания».

Примером влияния наркотических веществ на возбуждение мозга может служить одно место из Корана, где говорится о том, как Магомет (который, как утверждают, употреблял гашиш), был взят, по фантастическим бредням составителя Корана, с постели архангелом Гавриилом, перенесшим его на седьмое небо и показавшим по пути также и ад. Пророк пробыл на небе так долго, что успел не только все подробно осмотреть, но и девяносто раз побеседовать с Богом, после чего ангел снова перенес Магомета на его ложе. Все это, тем не менее, произошло так скоро, что, очутившись снова на постели, пророк нашел ее еще теплой и успел поднять опрокинутую им во время путешествия глиняную кружку, прежде чем из нее вытекла вся вода.

Потеря способности измерять время случается с нами еще тогда, когда мы чеголибо страстно ожидаем, например, в минуту опасности – спасительной помощи: тогда минуты, говорят, кажутся годами; и наоборот, когда наш ум и чувства чемлибо всецело поглощены: долгие часы «пролетают, как мгновенья» – «счастливые часов не знают», говорит пословица.