4. Явление призрака рыцаря.

В «Русском архиве» печатался очень интересный дневник В. А. Муханова, в котором рассказывается о явлении призрака. Случай этот произошел в одной из западных губерний, в имении, некогда принадлежавшем князю Зубову, с графом Сухтелен, женатым на графине Зубовой, племяннице владельца имения.

Однажды гр. Сухтелен стоял со своей бригадой недалеко от этого поместья, куда должен был съездить по делам службы. На второй или третий день его приезда он пожелал, чтобы ему устроили недалеко от дома беседку или павильон, где он мог бы находить убежище от дневного зноя. Начали работать, и на другой день управляющий пришел сказать графу Сухтелену, что рано поутру на том месте, где строился павильон, нашли скелет рыцаря, покрытого боевыми доспехами и броней. Сняв со скелета все металлические принадлежности Сухтелен велел положить его в гроб и в присутствии священника с молитвой опустить в землю на кладбище. Вечером граф рассматривал доспехи, рылся в книгах и желал определить, к какому веку принадлежал воинмертвец. Настало время сна. Оставя доспехи и книга, он лег в постель, отпустил человека и погасил свечу. При тихом мерцании месяца, лучи которого проникали в комнату, граф вскоре увидел приближающегося к нему рыцаря. Он вздрогнул и позвонил; вошел человек со свечой, и рыцарь исчез. Через несколько минут огонь был опять погашен. Призрак снова явился, наклонился к Сухтелену и, прикоснувшись ледяными устами к губам его, снова исчез (вероятно, приходил благодарить за молитву). Граф рассказывал об этом событии, присовокупляя, что никогда ранее чувство страха не обладало им в такой степени, как в эту ужасную ночь.

Муханов передает этот рассказ со слов гр. Николая Дмитриевича Зубова, которому сам Сухтелен рассказывал про этот случай. («Русск, арх.», сн. «Ребус». 1897 г. № 29.)

5. Бересфордский призрак.

В октябре 1693 года сэр Тристам и леди Бересфорд поехали погостить к сестре ее, леди Максилль в ГилльГолле. Однажды утром сэр Тристам встал рано, пока жена его спала, и пошел гулять до завтрака. Когда леди Бересфорд вышла к столу, было рже очень поздно, и все обратили внимание на ее измученный и растерянный вид, особенно же муж ее, который заботливо стал расспрашивать ее о здоровье, и позже, оставшись с ней наедине, осведомился, отчего рука ее перевязана черной лентой? Леди Бересфорд серьезно просила мужа никогда не спрашивать ее об этом, «потому что, – прибавила она, – вы никогда не увидите меня без этой повязки». – «Если вы так серьезно об этом просите, то я обещаю никогда не спрашивать вас больше об этом», – отвечал сэр Тристам. Поспешно окончив свой завтрак, леди Бересфорд с беспокойством стала спрашивать: пришла ли почта? Но почта еще не приходила, и сэр Тристам спросил: «Отчего вы с таким интересом ждете писем именно сегодня?» – «Оттого, что я должна получить письмо с извещением о смерти лорда Тайрона, который скончался во вторник». – «Ну, – заметил сэр Тристам, – вы никогда не были суеверны, вероятно, вас напугал какойнибудь страшный сон».

Вскоре после того прислуга принесла письма; одно из них было с черной печатью. «Я отгадала, – воскликнула леди Бересфорд, – он умер!» Письмо было от управляющего лорда Тайрона, уведомлявшего их, что хозяин его скончался в Дублине во вторник, 14 октября, в 4 часа пополудни. Сэр Тристам утешал жену свою и просил ее не слишком огорчаться, но она уверила его, что теперь, после подтверждения случившегося, ей гораздо легче, и затем прибавила: «Теперь я могу сообщить вам приятную новость: я беременна, и ребенок будет мальчик». Действительно, в июне месяце у них родился сын, а через шесть лет после этого сэр Тристам умер. После его смерти леди Бересфорд продолжала жить со своим семейством в его поместье в графстве Дерри и очень редко выезжала. Он не видалась почти ни с кем, кроме мистера и миссис Джаксон в Колерайне. Наступил день рождения леди Бересфорд; она захотела пригласить к себе гостей; послала, за своим старшим сыном, сэром Маркусом Бересфордом, которому было уже 20 лет, и за своей замужней дочерью леди Риверстон; пригласила также доктора Кинга, архиепископа Дублинского (своего старого друга) и еще старичка священника, который крестил ее и в продолжение всей ее жизни оставался близким ей человеком. Все эта общество собиралось отпраздновать день ее рождения. В это утро леди Бересфорд, разговаривая со священником, сказала: «Знаете, ведь мне сегодня исполнилось 48 лет». – «Нет, вы ошибаетесь, – возразил он, – вам только 47 лет; я помню, как однажды у меня с вашей матерью был спор по этому поводу; я послал тогда за метрической книгой и теперь могу смело уверить вас, что вам сегодня исполнилось не 48, а 47 лет». – «Вы, значит, подписали мой смертный приговор, – воскликнула она, – оставьте меня, пожалуйста, мне недолго осталось жить, а многое еще нужно привести в порядок. Пришлите мне немедленно дочь мою и сына». Священник исполнил ее желание; он сейчас же послал сэра Маркуса и сестру его к матери и велел передать архиепископу и некоторым другим знакомым, что праздник отложен. Когда дети леди Бересфорд пришли к ней, она встретила их следующими словами: «Милые дети, имею сообщить вам перед смертью нечто очень важное. Вам известно, какая сердечная дружба существовала с ранней молодости между мной и лордом Тайроном. В тяжелом состоянии сомнения мы дали друг другу обещание, что, кто первый из нас умрет, должен, если возможно, явиться другому и объявить, которая религия угодна Всевышнему. Однажды ночью, много лет спустя после этой обмены обещаний, я спала в ГилльГолле, как вдруг проснулась и увидала лорда Тайрона, сидящим на краю кровати. Я закричала и старалась разбудить мужа, сэра Тристама, но тщетно! «Лорд Тайрон, – сказала я, – скажите, зачем вы здесь и как попали сюда ночью?» «Разве вы забыли наше обещание, данное друг другу в ранней молодости? Я умер во вторник, в четыре часа. Мне позволено было явиться вам, чтобы уверить вас, что существующая христианская религия истинна и ведет нас ко спасению. Мне также разрешено объявить вам, что вы беременны и родите сына, что сэр Тристам проживет недолго, вы вторично выйдете замуж и умрете от последствий родов 47ми лет от роду». Я просила его дать мне какоенибудь доказательство своего посещения, чтобы, когда настанет утро, я не сочла бы это сном. Он раздвинул занавески моей кровати и зацепил их за железный крюк какимто совсем необыкновенным образом. Мне этого было мало; тогда он написал свое имя в моем портфеле, но и этого мне было недостаточно; тогда он взял меня за руку повыше кисти; рука его была холодна, как мрамор, и от ее прикосновения жилы и нервы моей руки омертвели и засохли в этом месте. «Пусть, пока вы живы, никто не увидит этого места на руке вашей», – сказал он и исчез. Пока я говорила с ним, я была спокойна, но, когда он исчез, мной овладело сильное волнение и страх; на лбу выступил холодный пот. И я опять старалась разбудить мужа, но напрасно. Я расплакалась; слезы облегчили меня, и я крепко уснула. Утром отец ваш встал, не разбудив меня; он не заметил странного положения занавесок кровати. Начав одеваться, я поспешила достать из коридора метлу, с помощью которой, с великим трудом, отцепила занавески, боясь, что необыкновенное их положение возбудит удивление и расспросы домашних. Руку свою я повязала черной лентой и спустилась к завтраку. Волнение мое было, однако же, всеми замечено…

Когда я умру, милые дети, то я хочу, чтобы вы одни развязали черную ленту и увидели, в каком виде моя рука». Затем леди Бересфорд попросила, чтобы ее оставили одну и дали бы ей собраться с мыслями. Дети ее удалились, оставив при ней сиделку, которой было приказано тотчас уведомить их, если в положении больной явится какаянибудь перемена. Через час прозвонил колокольчик, и дети поспешили в спальню матери; все лес было кончено. Сын и дочь опустились на колени у кровати, и леди Риверстон развязала ленту на руке матери; действительно, как и говорила леди Бересфорд, жилы и нервы в этом месте совершенно высохли.

Архиепископ Дублинский похоронил ее в соборе св. Патрика в Дублине, где прах ее и покоится доныне. («Public Opinion», 1897 г., 15 окт.; см. «Ребус». 1898 г., № 6.)