А вот имя Шах-Аббаса29 народы Кавказа вспоминают с проклятием. Казалось, целью его жизни было уничтожить Грузию или превратить ее в татарское ханство, как целью жизни Катона – сравнять с землей Карфаген, а камни стен его вырыть из основания и бросить в море. Много бед испытала за свою историю Грузия. Огнепоклонники мстили даже мертвым: разрывали могилы, выбрасывали трупы и кости на съедение птицам и зверям; монголы уничтожали все живое на своем пути, а Шах-Аббас не только превращал города и села в руины, но и приказывал вырубать деревья, выкорчевывать виноградники, вытаптывать и сжигать посевы на полях, словно хотел превратить Кахетию – сад Грузии – в долину Мертвого моря.

Для него все христиане были врагами, которых он заранее приговорил к смертной казни. Больше всех людей на земле Шах-Аббас ненавидел картлийского царя Луарсаба, не раз побеждавшего его на поле битвы и в состязаниях: в искусстве метать копье и управлять конем. Шах умел выжидать. Ненависть и зависть, кипевшие в его сердце, он скрывал под маской друга, как убийца прячет кинжал в складках своей одежды. Шах-Аббаса персы называли «львом Востока». Но царь пустыни и лесов никогда не кидается из засады сзади. Он благороден даже к своим врагам. Шах скорее походил на змею, затаившуюся у дороги, чтобы неожиданно вонзить свои зубы в тело путника, влить смертоносный яд в его кровь, а затем смотреть неподвижными холодными глазами, как ее жертва бьется в судорогах агонии. Но в отличие от змеи, тиран считает смерть слишком легким наказанием для своей жертвы. Он хочет провести противника через ад унижений, сломить его волю, сделать презренным в глазах народа. Для тирана высшая победа – видеть, что его враг умер не как мученик, а как пес. Персидский царь Сапор, взяв в плен цезаря Валентиниана, не убил его, а назначил на новую должность при своем дворе: в праздники цезарь должен был опускаться на колени, преклонять голову, и Сапор наступал сапогом ему на шею, как на подножие, когда садился на коня.

Шах-Аббас хитростью заманил царя Луарсаба в свой лагерь, как птицелов заманивает сокола в сеть игрою на свирели. Царственный гость стал его пленником. Шах знал, что никакие пытки не заставят Луарсаба отречься от христианства, и поэтому решил сломить его дух постепенно, как берут осажденную крепость. Малые грехи подобны малым щелям в борту корабля; они расширяются под напором воды, и корабль, захлебываясь, будто обессилевший пловец, идет ко дну, как в могилу. Грехи лишают христианина благодати; он становится беспомощным, как Самсон с остриженными волосами, в которых заключалась его прежняя исполинская сила.

Шах на пиру стал упрашивать Луарсаба нарушить пост из уважения к нему. Луарсаб понял, что над ним хотят посмеяться, как над трусом, что это – начало конца, а затем последует повеление принять ислам. Он встал и вышел из шатра шаха, обрекая себя на пытки и смерть, как восьмой Маккавей, ради отеческих законов. Семь братьев Маккавеев выпили огненную чашу пыток сразу, не отнимая ее от своих уст; «Иверский Маккавей» пил эту чашу в течение многих лет, счет которым он потерял в подобной склепу темнице30.

Лезвие режет, копие колет, огонь жжет, а святая великомученица царица Кетеван31 была подвергнута казни, в которой, казалось, все виды пыток соединились воедино. Ее тело резали раскаленными лезвиями, вырывали груди клещами, которыми кузнец вынимает из горнила искрящееся железо. Ее бросали на раскаленные гвозди, но дух царицы был крепче пламени и стали. Ни крика, ни мольбы не вырвалось из ее уст. Она тихо молилась: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», пока не изнемогла от пытки, и только струи ее крови с шипением текли на раскаленное железо. Имя Кетеван стало символом мужества для грузинского народа – как боевое знамя.

Однажды в ночь под Пасху персы увидели в горах Гареджи движущиеся огни. Шах-Аббас удивился, что еще остались в живых люди там, где проходило его войско, как если бы остались нетронутыми цветы на поле, которое покрыла туча саранчи. Ему сказали, что это монахи обходят Лавру крестным ходом с зажженными светильниками и свечами. Шах приказал убить их всех до единого. Войско персов окружило Гареджи подобно тому, как римские легионы внезапно взяли в кольцо осады Иерусалим в дни празднества ветхозаветной пасхи. Отряд конницы подъехал к монастырю; навстречу вышел игумен Арсений и просил, как великой милости, позволить им закончить литургию.

Персы согласились. Монахи исповедали грехи, испросили друг у друга прощения и причастились в последний раз. Казалось, что вся их жизнь сосредоточилась в этой молитве, они вложили в нее все силы, как раненый орел – в последний взмах своих могучих крыльев. Причастившись, монахи выходили из храма; смерть ждала за дверями: воины рубили их на части и бросали в глубокое ущелье. Впоследствии их кости были собраны и положены в пещерной часовне в одну гробницу, как сокровище, сокровенное в сердце скалы32. Гареджийская гора, освященная молитвами и слезами монахов, была напоена их кровью, как гора Сион – утренней росой; она убелена благодатью, как вершины Ливана – снегами; над ней разливается невидимое сияние, как Божественный Свет, озаривший Фавор.

После смерти Шах-Аббаса I на персидский престол вступил Шах-Аббас II – словно для того, чтобы Грузия не забыла проклятого ею имени. При нем тюркские кочевые племена, под защитой персидских войск, наводнили Кахетию. На месте садов и виноградников паслись табуны коней и стада овец. Целые села кочевники захватывали в плен и продавали в рабство на рынках Стамбула и Трапезунда. Погасли светильники алтарей. Алавердский храм – краса Кахетии – стал обиталищем летучих мышей. Вместо завесы над алтарем висела паутина. В непогоду в опустевший храм пастухи загоняли скот. Из обломков иконостаса и досок икон разводили костры, чтобы согреться и приготовить пищу. Священный жертвенник алтаря превратили в стол, за которым пировали и играли в кости. Священные для кахетинцев могилы были покрыты слоем грязи, которую оставляли за собой стада; в темные и пустые, как глазницы черепа, окна с пронзительным свистом врывался зимний ветер, а летом был слышен похожий на плач и причитание крик совы – ночной птицы – точно женщины, оплакивающей мертвеца.

В это время князья Бидзина, Шалва и Элизбар33 решили спасти Кахетию или умереть. С небольшим войском и отрядом горцев Ксанские князья стремительно, как отряд Гедеона, напали на полчища персов и татар. Решающее сражение произошло около Ахметы. Святой Георгий, покровитель Алавердского собора, был виден на небе над сражающимися войсками. Гонимые необъяснимым ужасом кочевники, побросав оружие, бежали, как сирийцы от стен Самарии, где молился пророк Елисей. Те, кто недавно попирали ногами грудь Кахетии, как своей пленницы, теперь искали спасения в бегстве – так кидаются люди с разбитого бурей тонущего корабля: кто на лодках, кто обхватив обломок мачты, кто – вплавь. Бушующие волны хоронят их в своей пучине, и только один пловец достигает берега и с ужасом смотрит на море, ставшее могилой его спутников. Из всего войска кочевников только один султан спасся живым – благодаря своему арабскому скакуну, а также тому, что он догадался первым покинуть поле боя.

Шах потребовал суда над князьями. Чтобы предотвратить новое нашествие персов, они добровольно отправились в Исфахан; так христианские мученики при Нероне, приговоренные к смертной казни, сами бесстрашно шли навстречу голодным львам и в огонь пылающих костров. Шах предал трех князей в руки родственников убитых татар.

По обычаю магометан, им предложили отречься от Христа и принять ислам, обещая прощение и свободу. По закону шариата, принявший магометанство освобождался от всякой ответственности за прежние деяния. Для этого надо было в присутствии свидетелей прочитать первую суру Корана. Три князя в ответ громко прочитали Символ веры и Отче наш... Осенив себя крестным знамением и обняв друг друга на прощание, они приготовились к казни. Татары сорвали с них одежды до пояса, и, обмазав тела медом, посадили на землю посреди городской площади, так что тучи ос и шмелей окружили их. От ядовитых укусов и палящих лучей солнца тела князей распухли и почернели. Эта пытка, похожая на сожжение на медленном огне, продолжалась целый день. Солнце казалось для мучеников беспощадным палачом, а рои ос, которые кружились над ними и заползали в рот и ноздри, – стаями змей, обвившими их и вонзающими зубы в тела. Элизбару и Шалве отрубили руки и ноги. Эта честь была предоставлена самим близким родственникам убитых татар. Затем обрубки тел были выставлены, как мишени, и каждый из татар мог считать, что исполнил долг мести, пустив в них пулю.

А для Бидзины приготовили пытку, которая в древней Персии предназначалась для тех, кто оскорбил Ормузда или его «земное воплощение» – персидского царя; подобной пытке был подвергнут великомученик Иаков Персиянин. Палач клещами выдернул у Бидзины ногти из пальцев рук и ног, затем стал резать тело по суставам. Во время такой пытки несчастная жертва от боли, забывая человеческий язык, кричит, как дикий зверь; но даже стона не вырвалось у князя. Он тихо читал Верую... и Отче наш.., пока последние силы не оставили его. Затем палач привычным движением рассек ему грудь, вырвал сердце, словно алую розу, и бросил на землю. Оно лежало под ногами толпы, как сердце Игнатия Богоносца на арене цирка среди диких зверей.

Икона «Слава Грузинской Католикосской Церкви» – не только великое прошлое, но и будущее Грузии. Святые Грузии предстоят Животворящему Столпу, как воины – боевому знамени, как Ангелы – Небесному Престолу. Они озарены лучами, исходящими от Хитона Господня, как от солнца, струящего тихий свет из гробницы Сидонии, из недр земли. Сгущаются сумерки. Тени апокалипсиса, как тучи, нависли над миром. Святые погружены в безмолвную молитву.

КОНЕЦ