Патришия Кроуфорд подводит итоги. “Легенда о вине в кровопролитии предлагала новый ряд аргументов о том, что делать с королем и как выйти из мертвой точки”. Сражаясь во второй гражданской войне, “солдаты заключили сделку с Господом: если они победят, они предадут Карла суду”. “Кровавая вина для Ледлоу была больше, чем моральное оправдание решительных действий. Это было побуждение к действиям”. Полковник Хатчинсон смотрел в будущее, как и в прошлое. Если правосудие не свершится над Карлом, “вся кровь и опустошение, которые последуют, если они позволят ему уйти, когда Бог отдал его в их руки”, падут на тех, кто взял его в плен. В 1650 г. армия заявляла, что ее победа была “вторым свидетельством, данным с небес, чтобы оправдать действия бедных рабов Божиих против кровавого антихристова племени”[1558].

Неемия Уоллингтон, довольно типичный лондонский ремесленник, записал в своем дневнике об убийстве своего зятя ирландскими мятежниками в октябре 1641 г. Последними словами зятя, как говорили, было предсказание, что если мятежники, как они заявляли, имели поручение от короля убивать всех протестантов, “тогда, конечно, Господь не допустит, чтобы правил этот король или его потомство”. А позднее Уоллингтон добавил краткое замечание: “30 января 1649 г.... король Карл был обезглавлен на эшафоте в Уайтхолле”[1559]. Один памфлет в 1649 г. был озаглавлен “Карл I не человек кровавый”, но позднее название было продолжено, и в него включен его сын, “молодой претендент”[1560].

Риторика “человека кровавого” имела иные политические результаты, чем цареубийство. Армия заняла особое место в том, что все больше и больше представлялось как исполнение Божиих милленарийских целей для Англии. Она вторглась в традиционный конституционный порядок от имени Бога, чьи цели понимали святые. Эта концепция почти наверное имела большее влияние на тех, кто находился ниже уровня политической нации, чем аргументы левеллеров в пользу демократической республики. Коппе, например, распространил виновность в кровопролитии от Карла I на “все знаменитости (как люди, так и вещи) на земле, Исайя 23.9”, которые “были... причиной всякой крови, которая когда-либо была пролита” с самого начала истории. “И теперь (поскольку я жив, говорит Господь) я приду, чтобы спросить за кровь”[1561]. Но милленарийский напор давал большие преимущества генералам и помогает объяснить упадок левеллеров. Союз между левеллерами и сектантами был основан на требовании свободы совести. Но теперь генералы, очистив парламент от консерваторов, не только гарантировали терпимость для большинства сектантов; они также отождествили армию со святыми в милленарийском сценарии, который Кромвель нашел близким по духу и который вынес за скобки левеллерские демократические проекты. Во враждебной пропаганде много говорилось о неверии секуляристов-левеллеров. Мнения были противоположными. Как только генералы уверились в поддержке сект, стало безопасным порвать с радикалами как внутри, так и вне армии. Изощренные демократические и конституционные теории, которые кажутся нам наиболее интересной частью левеллерской программы, быть может, значили меньше для простых людей XVII в. Последнее кровопролитие в Бэрфорде в мае 1649 г., когда лидеры мятежных полков были расстреляны, явилось политическим результатом суда над "человеком кровавым". “Это кальвинистские завоеватели Бэрфорда, — говорит Ламонт, — а не их левеллерские жертвы, с нетерпением ожидали ‘правления святых’”[1562].

12 августа 1650 г. небоевые офицеры и солдаты армии, которые вторглись в Шотландию, опубликовали декларацию, в которой утверждали: “Мы убеждены, что мы — бедные недостойные орудия в руке Божией”, так как “целью Господа было обойтись с королем как с человеком кровавым”. Задачей их было “приблизить... падение антихриста и избавление [Божией] церкви и народа”. Это Иисус Христос “ведет нас”[1563].

Суд и казнь короля были необходимым первым шагом в борьбе против антихриста, расчищая путь для правления святых. Цареубийцы, освобожденные от обычных запретов, могли отвергнуть формальности традиционной юридической процедуры именем высшей справедливости. Оливер Кромвель знал, что святые обладали “духом Христа”; правовые аргументы людей, которые не были святыми, ничего не значили[1564]. Роковые события декабря 1648 — января 1649 г. многих привели к ожиданию царя Иисуса. Принадлежавший к людям Пятой монархии Кристофер Фик думал, что до декабря 1648 г. Доброе Старое Дело стало “достойным сожаления, скучным, сухим, постным, бесплодным, невкусным”. Но после казни короля оно вдруг стало “самым приятным, живым, растущим, блестящим, процветающим Делом на всей земле”. “Сила и дух нашего Дела после смерти короля стали великими и высокими более, чем когда-либо прежде” [1565].

Джон Кук, обвинитель в суде над королем, доказывал, что суд, который приговорил его, предвещал Судный День, когда святые будут судить мир. Милтон, Хью Питер, Уильям Делл, Мэри Кэри и Джон Кэнн — все с ним соглашались[1566]. Многие люди Пятой монархии принимали точку зрения возвратившегося из Новой Англии Уильяма Эспинуолла, что Христос “передал свою власть святым”, которые “станут его наместниками, пока он вскоре не придет творить правосудие”[1567]. В самом деле, целью военного вторжения могло быть только установление правления святых как предвестие правления царя Иисуса; когда придет его время, Царь Славы, видимо, не будет нуждаться в военной помощи.

Если бы святые перехватили инициативу, тогда, как выразился Джон Тиллингаст, “гражданская и военная власть должна была бы оказаться в руках святых... до дня явления Христова”[1568]. Эта точка зрения получила подкрепление, когда казнь короля не привела к попытке установить царство Христово ни со стороны “охвостья” Долгого парламента, ни со стороны Бэрбонского парламента. Она привела только к жалким мятежам людей Пятой монархии 1657 и 1661 гг.; и это было концом.

Д-р Кроуфорд дала нам новое понимание поворотного момента Английской революции. Мы теперь можем видеть, что Библия была в первую очередь ответственна за казнь Карла I, а цареубийц можно считать ответственными за окончательное поражение радикальной революции. Цареубийство раскололо парламентский лагерь, объединив консерваторов с роялистами, и раскололо радикалов, отделив конституционных демократов вроде левеллеров и замечательных коммунистов-диггеров от набожных милленариев.

Оно имело, может быть, даже более далеко идущие последствия. Библия дала людям возможность задуматься над возможностями цареубийства. После 1660 г. цареубийство было осуждено (теми, чье мнение имело значение) как крайний вид социального и политического злодейства. Но это было злодейство, которому потворствовало большинство англичан, активно или пассивно. Произошел внезапный перелом от “энтузиазма”, который сделал цареубийство возможным, к сильному чувству вины; и это было еще одной причиной для свержения с престола Библии, чьи абсолютные требования заставили некоторых людей вообразить, что цареубийство угодно Богу, и для отказа от всякого рода “энтузиазма” со стороны респектабельных членов общества.

И чего добилось цареубийство? Оно не привело к установлению Тысячелетнего царства; оно привело к полному провалу попыток выполнить политические и социальные цели радикалов. Отрывок из Уинстэнли, цитируемый в качестве эпиграфа к этой главе, показывает, что диггеры по крайней мере думали, что цареубийство не принесло больших изменений. Оно поставило у власти генералов, державшихся силой штыков, которых поддерживали главным образом сектанты, что было недостаточной базой без военного прикрытия. Кромвель после цареубийства отчаянно пытался восстановить отношения с консервативными сторонниками парламента — процесс, который продолжался в течение всего протектората, но он и его союзники всегда имели врагов с обоих флангов. Армия подвергалась чистке снова и снова, пока не превратилась в профессиональную силу, как любая другая. В 50-х годах ее главной функцией было собирать налоги, которые шли на уплату армии, которая собирала налоги... Когда армейское единство рухнуло в 1659-60 гг., республиканское правительство развалилось так же легко, как правительство Карла I в 1640 г.

Как обычно, Уинстэнли извлек иные, более радикальные выводы из принятых предпосылок. Если парламент поддерживал “старые нормандские законы, и особенно тот, что лорды маноров все еще остаются хозяевами общинной земли и простой народ все еще порабощен ими, тогда вы возлагаете вину за кровь короля Карла на наши головы... Ваша цель была свергнуть не тиранию, а тирана”[1569]. С совсем иной стороны антикатолические офицеры в Ирландии в 1656 г. настаивали на обязанности отомстить за протестантскую кровь, пролитую в 1641 г., так чтобы “освободить англичан в этой стране от того осуждения, которое в противном случае падет на них”[1570].

Таким образом, обязанность отмстить за кровопролитие, да и сам милленаризм стали обозначать разные вещи для разных людей. Джон Рив и Лодовик Магглтон верили, что они были двумя последними свидетелями, предвещавшими последние дни, о которых говорилось в Откровении 11. Некоторые думали о правлении Христа на земле как о чем-то совершенно отличном от существующего мирского общества: здесь указывала путь Женевская Библия. Она толковала слова “Я сотворю новое небо и новую землю” как “Я так переделаю и изменю состояние моей церкви, что покажется, будто она обитает в новом мире” (Ис. 65.17). В этом смысле милленаризм был широко принят в течение долгого времени; люди надеялись на великие преобразования, несомненно продукт длительной борьбы, к которой Английская революция была лишь прелюдией. Другие, более простые люди думали, что в период тысячелетнего правления святых вместе со Христом (Откр. 20.1-7) свершатся более земные перемены, которые улучшат жребий простых людей. Они толковали Исайю 65 как предсказание конца эксплуатации. “Они не будут строить, чтобы другие населяли; они не будут сеять, чтобы другие ели... Они не будут трудиться понапрасну и рождать в страхе”. Женевское примечание уныло комментировало, что “под временными вещами [Господь] подразумевает духовные обетования”: это будет небесный Иерусалим (стихи 21-5, курсив мой). В Женевском милленниуме не было места Мюнстерской коммуне. В Англии падение Бэрбонского парламента показало, что правление армии было не то, что святые понимали под милленниумом, а после 1660 г. сектанты признали, что царство Христово не от мира сего.

Но концепция "человека кровавого" продолжала жить в народном языке. Эдвард Томпсон цитирует “одного клирика из сельской местности”, который в 1756 г. приводил 21-й стих из 34й главы неканонической ветхозаветной книги Экклесиастика (в русском переводе Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова. — Прим. перев.): “Хлеб нуждающихся есть жизнь бедных; отнимающий его есть человек кровавый”. “По справедливости такие угнетатели должны называться ‘человек кровавый’, — добавлял клирик, — и конечно, кровь тех, кто погибает по их вине, будет востребована от рук их” [1571].

IV. Библия и английская литература