Marvell, Horatian Ode upon Cromwel’s Return from Ireland

Кажущийся отход Провидения в то время, когда в глазах энтузиастов дела шли к установлению Нового Иерусалима на земле... нанес серьезный удар по религиозным убеждениям и расширил узкие рамки, в которых до тех пор ютился скептицизм.

Catharine Macaulay, History of England from the Accession of James I to the Elevation of the House of Hanover (1763-83), VIII, p68

I

С реставрацией монархии, Англиканской церкви и цензуры в 1660 г. интеллектуальный климат изменился. Скептически настроенный в других отношениях, Карл II, провозглашавший свою преданность Библии, тем не менее сделал каноником Виндзора Исаака Воссиуса, который, сказал король, готов был верить во что угодно, если только этого не было в Библии. Карл не требовал библейского божественного права королей; члены парламента больше не ожидали прихода Тысячелетнего царства в ближайшем будущем. Слово "антихрист" стало вульгарным[1892]. До 1660 г. Библия была повсюду — в балладах и мадригалах, в проповедях и литературных намеках. Но принятие Библии основывалось на культурных началах, которые быстро расточились в свободных для всех дискуссиях, открывшихся после падения цензуры и контроля церкви. Миряне проповедовали так же, как и клирики, а проповеди и комментарии к Библии соперничающих теологических систем публиковались в изобилии. Везде политические и социальные споры превращались в соперничающие интерпретации Библии, в дискуссии о том, что в ней прочитывалось. Оппозицию больше невозможно было заставить молчать, просто сказав: “Так говорит Библия”. Библию продолжали цитировать; но она перестала быть исключительным авторитетом.

Полный развал королевского правления в 1640 г., казалось, заставлял предполагать, что Бог был благосклонен к парламентскому делу. Но бесконечное число переворотов и перемен после гражданской войны показало, что провиденциалистская теория истории была ненадежным способом толкования Божиих предназначений. Равным образом падение армейского правления в 165960 гг., несмотря на героические усилия квакеров и других радикалов его спасти, казалось, указывало на то, что божественное Провидение теперь благоволит к монархии. “Господь воздвиг парламент в 1640 году (как Гедеон для освобождения из рук врагов)”, — так выразился Ледлоу. В 1660 г. “эта великая перемена совершена была непосредственно рукой Божией”, которая, как в 1649 г., явила себя в действии против человеческих организаций, будь то против армии или против религиозных радикалов. Провиденциалистская теория, казалось, делала целенаправленную человеческую активность неуместной. “Господь... плюнул им в лицо”, — вопил майор-генерал Флитвуд о своих друзьяхреспубликанцах. После 1660 г. “Господу было угодно в настоящее время сделать хвостом тех, кто перед тем был головою”, — заключал Ледлоу. “Господня воля в том, чтобы народ его повернул туда в дикой пустыне и чтобы человек не мог похваляться этим”[1893] . Это было одной из причин нонконформистского квиетизма после 1660 г., наиболее заметным примером которого явился квакерский мирный принцип 1661 г. Царство Христово не должно быть от мира сего — это казалось разумным выводом из происшедшего.

Но это признание не должно приводить к преуменьшению отдаленных интеллектуальных последствий переворотов 1640-х и 1650-х годов. Милтон и другие радикальные протестанты верили, что когда Библия стала доступной на родном языке всем англичанам, это стало основой для серьезного критического обсуждения общества и его институтов, его обычаев и требований. Учение о священстве всех верующих, подразумевающее, что все верующие могут толковать Библию сами для себя, могло привести к относительно демократическим идеям, противоречащим традиционной точке зрения, что политика является делом элиты, аристократии и духовенства, и только их. Тиндел думал, что пахарь мог бы понять Писание так же хорошо (или лучше), как многие ученые клирики. Не следовал ли из этого вывод, что пахари могут лучше, чем некоторые из прелатов, управлять государством? Шекспировские плебеи извлекли этот пугающий вывод в “Генрихе IV”, часть 2-я, и в “Гамлете”; король Лир, казалось, с ними соглашался. Такие ереси обычно высказывались только сумасшедшими или невежественной чернью, но даже услышанное со сцены: “Адам был садовником” — могло породить мысли, разрушительные для иерархии.

Но священство всех верующих не могло не быть относительно демократическим. Оно было способом опознавания святых, тех, кто через понимание Божией воли и Слова Божия посредством Его духа должен был стать авангардом, призванным установить Царство Божие на земле. В подходящих политических условиях такое самосознание давало сплоченность, солидарность, товарищество и чувство цели и единства, что могло спаять их в могучую революционную силу — например, армию Нового образца или, в гораздо меньшем размере, в приверженцев Пятой монархии, — мастеровых, которые терроризировали Лондон в 1657 и 1661 гг.

Но после 1660 г. оградой, которая объединяла святых, могла стать разделительная линия между ними и остальным обществом, теперь расколотым на две нации. Изучение Библии могло, в должное время, способствовать сопротивлению существующей власти, пассивному или активному, как религиозной обязанности. Истинная церковь всегда подвергается гонениям: так члены ее узнают, что они — Божий народ. Но Библия показывала также, что царей-гонителей ждет плохой конец; в конечном счете Бог оправдает своих. Мы должны держаться, стоять твердо. Победа придет, но не нам знать, когда.

Чтение Библии, особенно Ветхого Завета, привело многих к тому, чтобы считать английский народ или некоторую его часть избранным народом. Это могло спровоцировать сопротивление режиму, который, как верили, был антихристовым, чтобы установив правление святых, приготовиться к Тысячелетнему царству. Если в конечном итоге святым не удастся достичь согласия в толковании Библии, если их правление падет, Новый Завет давал решение и на этот случай. Царство Христово не от мира сего. Утешительные места Библии, использовавшиеся как призыв к действию в сороковых и пятидесятых, теперь применялись для того, чтобы напоминать о будущей жизни[1894]: именно потому, что Библия могла быть всем для всех, книгой на все времена, она в конце концов утратила свое значение в качестве руководства к политическим действиям.

Что особенно важно для наших целей в этот период английской истории — это возникновение радикально-критического социального направления. Все серьезные английские политические теории берут свое начало в этом периоде — Гоббс и Гаррингтон, левеллеры, Милтон и Уинстэнли. Чтобы объяснить это, мы должны изучить общество, скорее чем (а также и) Библию. Значение легенды о младшем брате, иллюстрации к которой мы видим в историях Каина и Авеля, Исава и Иакова, вытекало из проблем, напрягавших общество. Значение имеет локомотив, а не пар, который, как кажется, везет его. Но если не было бы пара, не было бы и движения.

То, что люди находили в Библии, зависело от вопросов, которые они ей задавали, а эти вопросы возникали из проблем общества, в котором они жили. Новые прочтения Библии показывают либо то, что возникли новые проблемы, либо то, что социальные группы, прежде молчавшие, теперь стали способными выразить свои взгляды, либо и то и другое. Концепция продолжающегося Откровения давала возможность новых воззрений, новых толкований. Упор на дух, а не на букву Библии, на “мистерию”, а не на “историю” — это способ выжимания новых ответов на новые проблемы из знакомого текста[1895].

Протестантская доктрина священства всех верующих открыла путь к нововведениям, потому что в конечном итоге это было обращение к индивидуальной интерпретации Библии, к сознанию (некоторых) отдельных мирян — мужчин и женщин. Уильям Перкинс заявил, что хозяин семейства может со спокойной совестью стремиться к такой мере богатства, которая позволяла поддерживать себя и свою семью на достаточном уровне. На вопрос о том, как понять, что является достаточным, Перкинс отвечал: “Не по страстям жадных людей”, а по “общему суждению и практике самых благочестивых, бережливых и мудрых людей, рядом с которыми мы живем”[1896]. Бережливая мирская совесть становилась стандартом.

Милтон пошел значительно дальше, когда написал, что “все превосходящий и верховный авторитет... это авторитет Духа, который является внутренним и индивидуальным владением каждого человека”. Мы должны “верить тому, что совесть наша понимает в речениях Писания, хотя бы видимая церковь со всеми ее докторами богословия противоречила этому”. Это отношение все еще сохраняло конечный авторитет Библии, каким бы разнообразным толкованиям она ни подвергалась. Но Библия подчиняется преобладающему принципу блага человека в обществе[1897]. Кларксон сделал еще один шаг вперед в этом отношении, когда написал: “Неважно, что говорят Писание, святые или церкви; если то, что внутри тебя, тебя не осуждает, ты не будешь осужден”[1898]. Для него совесть, толкующая Писание, сменяется только совестью, подобно тому, как Милтон заменил “людей” на “верующих”. В любом случае результатом обращения к совести мирян было принятие того факта, что стандарты не вечны. Совесть меняется вместе с социальными отношениями и воздействиями, когда сталкивается с новыми фактами и проблемами. Индивидуальная совесть может меняться с различной скоростью в различных социальных группах — иногда в различных или даже противоположных направлениях. Обращение к совести против авторитета — это обращение к настоящему против прошлого. Муза сэра Филипа Сиднея сказала ему: “Посмотри в свое сердце и пиши”, а совершенно иная совесть Уинстэнли советовала: “Читай в твоей собственной книге, в твоем сердце”[1899]. Возможности были бесконечны. Как признавались священники в пьесе Фалка Гревилла “Мустафа”,