Если каждый из нас посмотрит в собственное сердце, Он найдет там Бога, совсем не похожего на Его книги[1900].

Революционные десятилетия принесли знаменательные перемены. Робкая кабинетная критика Библии сэром Томасом Брауном была сравнима с его осторожно роялистской позицией[1901]. Но, как выразился Фрэнсис Осборн в 1656 г., “свобода этих времен снабдила мудрость более солидным паспортом для путешествий, чем когда-либо прежде можно было получить, когда мир держал ее связанной безоговорочным подчинением — тройной веревкой обычая, воспитания и невежества”[1902]. И все же еще в мае 1648 г. парламентский ордонанс угрожал тюремным заключением любому, кто станет учить, “что человек не обязан верить ничему, чего он не мог бы понять собственным разумом”[1903]. Климат изменился столь быстро, что уже в 1662 г. епископ говорил: “Писание не обязывает нас верить ничему, что является прямо противоречащим разуму и свидетельству всех наших чувств”. Это был Джон Гоуден, автор “Царственного образа”[1904]. В мае предыдущего года Сэмюэль Пипс слушал одного математика, который не столько “доказывал, что Писание ложно, но что время в нем не исчислено должным образом и не понято”[1905].

Когда Гоббс писал, что кошелек апостолов “носил Иуда Искариот”[1906], он на первый взгляд просто озорничал, pour epater les croyants (чтобы подразнить верующих. — Прим. перев.). Но мысль его очень серьезна. Его возражение было направлено не столько против десятин, требуемых по закону страны, сколько против требования их по божественному праву. Однако вышучивая божественное право, Гоббс дискредитировал Библию. Стоило только дать свободу обсуждения, которую Милтон так восхвалял в “Ареопагитике”, как стало невозможным заставить людей почитать и толковать Библию так, как велят церковь или суверен.

Выше я цитировал рассуждения Джона Уилкинса, будущего епископа и президента Королевского общества, о грубом невежестве “тех, кто записывал Писание”[1907]. Лингвист Кристиан Рэвис, друг Селдена, заявлял печатно в 1650 г., что Дозволенная версия “полна бессмыслиц, почти в каждой главе ошибка”, и думал, что парламенту следует рассмотреть улучшенный перевод[1908]. Джон Оуэн, будучи вице-канцлером Оксфордского университета, написал вступительное замечание к трактату Уильяма Туисса “Богатства Божией любви” (Oxford U.P., 1653), защиту абсолютной степени отвержения. Оуэн принял, с некоторым затруднением, что “Писание изобилует не столько провозглашением этой доктрины (отвержения), сколько другими доктринами”, хотя святые, “которые научились подчинять свое понимание вере”, могут найти ее там.

Их Библии не могут примирить Самих пасторов, когда они в ссоре... Ибо каждый свободен цитировать Тексты по своей воле, верно или неверно, И вкладывать в них смысл, какой пожелает.

К такому заключению приходил простец-Гудибрастик Томаса Уорда в поэме, опубликованной посмертно в 1710 г.[1909] Уорд, обратившийся в римско-католическую веру, считал себя в некотором роде экспертом по Библии, опубликовав в 1688 г. трактат “Ошибки в протестантской Библии, или Рассмотрение истинности английских переводов”. В “Английской реформации” он дал примеры того, как Дозволенная версия возвращается к традиционным фразам из более ранних версий.

В 1650-х годах началась реакция против крайних выступлений сектантов. Появление на улицах обнаженными в знак исполнения пророчества Исайи (20.2-4), сожжение Библии и “Иконоборец” Милтона явились буйными проявлениями разочарования в том, что другие отказываются либо видеть, чего хочет Бог (и что он сообщил своим избранным), либо постигать истину, написанную в сердце каждого человека[1910]. Еще в 1646 г., когда Уильям Франклин, веревочник, провозгласил себя Иисусом Христом, скептикврач прописал ему кровопускание. Но это не излечило его; наоборот, могло усилить его убежденность[1911]. Словечко Монка “фанатик” оказалось очень полезным в 1660 г., поставив радикалов за черту; то же самое сделало послереставрационное пренебрежительное “энтузиазм”.

Различия между сектами скорее увеличивались, чем уменьшались в 1650-е годы, каждая группа использовала авторитет Библии для усиления своей позиции. Это сплачивало против них консерваторов. Питер Лейк показал, как антипуританский кальвинист Роберт Сэндерсон доказывал, что собственные принципы пресвитериан ведут к анабаптизму и квакерству; а Милтон, хотя и совсем с иными целями, в “Обязанностях королей и магистратов”^ 649) объяснял, что оправдание цареубийства ведет свое происхождение от традиционных кальвинистских доктрин. Сэндерсон использовал диалект радикальных сектантов, спрашивая: “Где найти ваших мирян-пресвитеров, ваши классы и т. п. в Библии? Где ваши дома с колокольней, ваша национальная церковь? ваше окропление младенцев? А ваши метрические псалмы, ваши два таинства? Ваше еженедельное соблюдение субботы?”[1912] Целью его было воссоединение пресвитериан и сторонников епископата вокруг государственной церкви против соперничающих сектантов.

Ужасающие последствия религиозной терпимости, видевшиеся консерваторам, повели к сплочению рядов. Когда парламент обсуждал дело Нейлера, были перечислены все аргументы против терпимости. Библейские крайности квакерства — хождение обнаженными как свидетельство, отказ от присяги, попытка людей Пятой монархии установить правление святых путем военного насилия, истории о “вооружении квакеров” в 1659-60 гг. — все делало свой вклад в панику, которая способствовала безусловному возвращению Карла II в 1660 г.

II

Согласие, которое привело к реставрации монархии и Англиканской церкви, было социально ограниченным. Как убедительно показал профессор Гривз, мятежное использование Библии продолжалось и после 1660 г., хотя теперь оно было более осмотрительным. В 1660 г. людей заключали в тюрьму за проповедь на текст Послания к Евреям 12.4 (“Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха”), книги Судей 3.7 (“И сделали сыны Израилевы злое пред очами Господа, и забыли Господа, Бога своего, и служили Ваалам и Астартам”) и пророчества Исайи 52.2 (“Отряси с себя прах; встань, пленный Иерусалим! сними цепи с шеи твоей”, что проповедник, как утверждали, толковал в смысле: “Поднимись, о Иерусалим, и не повинуйся ни князю, ни прелату”). Один даремский диссидент говорил, что изучение книги Есфирь убедило его в том, что “народ Божий не обретет мира, покуда десять сынов Амановых не будут низвержены”; “смысл этого, — говорил доносчик, — очевиден”. Карл II напрямую сравнивался с Нимродом, Навуходоносором, Дарием, Нероном и Ахавом. Некоторые сектанты, которым было разрешено проповедовать, “имели обыкновение до начала своей проповеди читать лекцию о какойлибо части Писания”, что давало им возможность критиковать современные церковные и политические события. Совет запретил этот обычай в январе 1670 г. Библии, напечатанные за границей, главным образом с Женевскими примечаниями, циркулировали нелегально[1913] .

Перевод Библии на английский язык привел с самого начала к проблемам и спорам о точном значении слов. Что означало “ecclesia”: конгрегацию или церковь? Международную, национальную или местную? Вестминстерская ассамблея в 1644 г. вела долгий и “трудный диспут” о том, не должно ли слово, которое в Дозволенной версии переводилось как “рукоположить”, переводиться более правильно как “избираться”, “означая право народа избирать своих должностных лиц”[1914]. Насколько достоверен был текст Вульгаты, составленный во времена папизма? Писцы и переписчики делают ошибки; печатники тоже. Некоторые книги Библии были утеряны. Рукописи имеют разночтения. Так что поиски истинной Библии вели к ученой критике Библии. Джуэл, Хукер, Томас Джеймс, Уильям Крэшоу, Чиллингуорс — все они усиливали протестантскую позицию, выявляя папистские подлоги. Но в конце концов такая работа вела к вопросу об аттрибуции библейских книг названным авторам[1915], а затем и к сомнениям относительно авторитета самой Библии.

В условиях свободы сороковых люди исследовали Писание для решения текущих проблем и в ходе этого исследования находили другие волнующие вопросы. Пока было принято, что очевидные противоречия и несовпадения в Библии являются более кажущимися, чем реальными, существовал простор для примирителей. Более фундаментальная научная критика началась с вопросов, которые поднимали скептики вроде Рэли, Марлоу и Хэриота. Когда стало возможным обсуждать эти вопросы в печати, это быстро привело к появлению набожных христиан вроде Клемента Райтера и Сэмюэля Фишера, которые убедились, что Библия не может приниматься как непреложное Слово Божие, так как противоречия и несовпадения в ней реальны.

После 1660 г. появилось много оснований для охлаждения температуры дебатов. Двадцать лет неистовых дискуссий показали, что обмен текстами и искажение текстов ничего не решают; соглашения о том, что же в точности Библия говорит и означает, невозможно было достигнуть даже среди благочестивых. Антиномиане и другие настаивали вместе с Милтоном, что каждый человек должен решать для себя сам. Уинстэнли утверждал, что каждый из нас имеет своего собственного Бога[1916]. Уверенные предсказания прихода Милленниума не сбылись, оставив скептицизм и усталость даже среди пламенных верующих. В конце пятидесятых годов многие политики страдали от избытка библейских советов, которые не всегда казались полезными или конструктивными. В 1657 г. члены парламента буквально смеялись над одним своим коллегой, который беспрестанно и нудно цитировал Писание. В июне 1659 г. Джонстон оф Уористон отметил в своем дневнике, что “сэр Генри Вэн выступал за Сенат с помощью Писания, а Генри Невиль — против него без Писания”[1917]. Не позже чем через год палата лордов вернулась на свое место, и производство конституций закончилось.