“Опустошенная земля будет возделываема, — говорит пророк, -бывши пустынею в глазах всякого мимоходящего”. Господь “умножит плоды на деревах и произведения полей, чтобы больше не терпеть нам поношения от [языческих] народов из-за голода” (Иез. 36.34, 30). “Ибо говорили они: народ голоден и утомлен, и терпел жажду в пустыне” (2 Цар. 17.29). В поэтическом противопоставлении пустыни и сада метафора становится аргументом. Натаниель Хоумс определял сад как “место, взятое и отделенное от поля и окруженное оградой”[538]. Для него, как и для Пола Хобсона, для Джона Баниана и для многих других, церковь (в значении конгрегации) была садом, огражденным от пустующей земли, от пустыни; святые отделяли себя от мира оградой дисциплины. Виноградник, сад должен был возделываться трудом. “Бесплодная смоковница в винограднике”, “бесплодный проповедник” были “уготованы для огня”[539]. В Библии сады имеются везде, от Эдема до Гефсимании. Страсти Христовы начались в саду, разъяснял Льюис Бэйли, “потому что в саду твой [т. е. человеческий] грех имел первое начало”[540].

“Всемогущий Бог вначале насадил сад”, — сказал Бэкон. “Он дает величайшее восстановление сил человеческим душам”[541]. Библейская история началась в саду Эдемском. Бог только “насадил” его, — слово, которое Бэкон выбрал весьма деликатно. Чтобы возделать его, нужны работники, которых Бог, надо полагать, имел в виду, когда насаждал сад. Возделывание сада было приятной работой для Адама и Евы до того, как они были выброшены в “мировую пустыню”, где, “обреченный на долгие скитания”, человек остался, стараясь вернуть себе “то счастливое состояние в саду”[542]. Ветхозаветная пустыня простиралась от Египта до земли обетованной, от Вавилона до Иерусалима; но пустыня со всеми ее опасностями и лишениями предпочтительнее рабства египетского или вавилонского. Классическими трудами на тему этой главы являются: G.H. Williams, Wilderness and Paradise in Christian Thought (New York, 1962) и Perry Miller, Errand into the Wilderness (Harvard U.P., 1956). Нам трудно сейчас определить степень распространенности дикой природы в Англии XVII в., до того, как топи и болота были осушены и леса вырублены, до крупномасштабных огораживаний XVIII в. От Робина Гуда до Дика Турпина люди, объявленные вне закона, и разбойники были в относительной безопасности среди дикой природы[543].

Сады и виноградники отделены от пустыни, огорожены, снабжены ирригацией и возделаны. Покровительство Господне, обещал Исайя, будет “насыщать душу твою... и ты будешь, как напоенный водою сад” (58.11). Но не бывает возделывания без ограды, без воды, а также без труда. Это вызывало немедленные аналогии у английских читателей Библии в XVI и XVII вв.: эквивалентом окружения стеной виноградника были огораживания пустующих земель для того, чтобы их возделывать. Огораживание — это первый шаг к сельскохозяйственному улучшению, а вторым идет труд. Мы начинаем с “невскопанного места... еще не обработанного”[544].

Исторически сельское хозяйство поначалу было, несомненно, коммунальным, коллективным. Частные сады ассоциировались в Песне песней, как и в средневековой литературе, с романтической любовью, а у Спенсера в “Поклоннике Блисс” — с тайной и изобильной роскошью. Существовали сады при монастырях. Но в XVI и XVII вв. огораживание пустошей предпринималось частными лицами, выделявшими землю с целью обработки либо для рынка, либо для личных нужд. Сад стал ассоциироваться с частной собственностью, с семейным домом, с индивидуализмом. Те, кому земли не досталось, не любили огораживаний. Возделанные сады, ставшие возможными благодаря тюдоровскому миру, были чем-то новым в Англии XVI и XVII вв., как показывает бэконовский “Опыт о садах”. Уильям Гаррисон верил, что искусство садоводства было изобретено в тюдоровской Англии[545]. С середины XVI в. рыночное садоводство распространилось из Лондона по графствам, его окружающим, и за их пределы. Сэр Кейт Томас говорит о “садоводческой революции” в XVI и XVII вв. — как в рыночном садоводстве, так и в питомниках. Сэр Уильям Темпл добавлял, что садоводство было “значительно улучшено” в годы правления Карла II[546].

“Господь... сделает пустыни его, как рай, и степь его, как сад Господа” (Ис. 51.3). Паттенхэм сравнивал поэта с садовником, который совершенствует природу[547]. В XVII в. формально устроенные сады имели часть, называемую “дикая природа”, которая представляла собою лабиринт живых изгородей[548] . Но процесс этот мог пойти в обратную сторону. Разраставшаяся дикая природа постоянно наступала на хрупкие сады и виноградники, готовая поглотить их, подобно тому, как джунгли сегодня наступают на окраины Сингапура.

Марен-Софи Рёствиг в книге “Счастливый человек” предполагает, что тяготение к сельскому уединению в Англии можно датировать временем политического кризиса 1620-х и 1630-х годов. Сады не были больше привилегией принцев; они стали существенной частью дома для каждого джентльмена. Оливер Кромвель “жил уединенно и строго” в своем частном саду, выращивая цветы перед тем, как нужды страны призвали его к действию; Марвелл писал о саде кромвелевского военачальника Фэрфакса в Нанэпплтоне. Сад — hortus inclusus (запертый сад. — Прим. перев.) — был огражден от пустыря и естественного человека — потного мужлана. Марвелловский Косарь был “против садов”. Он угрожает саду, как Смерть угрожает Косарю, а левеллер угрожает башне из слоновой кости.

Итак, изгородь — двусмысленный символ. В Ветхом Завете она обозначает собственность. Сатана глумится над тем, что Бог “окружил оградой Иова” и его собственность. Убери ее, предлагает он, и посмотришь, как он поведет себя (Иов 1.10; ср. 3.10). Фактически Иов скоро возопил. Почему, спрашивает псалмопевец, Бог разрушил ограду вокруг виноградной лозы, которую Он насадил после вывода Израиля из Египта, “так что обрывают ее все, проходящие по пути? Лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее” (пс. 80/79.8-16; ср. Ис. 5.1-8). Джон Бринсли в правление Якова I жаловался на “бесплодность” Господнего виноградника в Англии, который приносит только дикие ягоды. Стена была уничтожена, и “лесные вепри” подрыли виноградник[549].

Псалом 80/79 был одним из тех, которые перевел Милтон, а также Джордж Сэндис:

О, почему Ты разбил ее ограды? Теперь каждый отставший солдат сбывает ее плоды... И дикие вепри подрывают ее корни[550].

Уильям Бартон в 1644 г. спрашивал менее элегантно:

Почему ты тогда так разрушил ее Быстро поставленные изгороди?

Виноградник “весь опустошен лесным вепрем”. В примечании на полях говорится о “бедных людях, кого Ты оградил и лелеял”[551]. Джордж Джиллеспи, защищая шотландское пресвитерианство в проповеди по случаю поста, произнесенной 27 марта 1644 г., говорил об опасностях разрушения “оград Господнего виноградника”, также цитируя псалом 80/79[552]. Церковь без должной дисциплины, сказал Роберт Коудри в 1600 г., похожа на сад без ограды или на город без правительства[553].

Пол Бэйнс, комментируя Послание Ефесянам (2.15), проницательно отметил, что церемонии были подобны стене, или изгороди, разделяя католиков и протестантов подобно тому, как обрезание, жертвоприношения и свинина разделяли евреев и язычников. “Если от Бога”, церемонии “служат как узами единства, так и стенами, отделяющими от тех, кто находится вовне; если от человеков, они сковывают тех, кто их исполняет, и стена между ними и другими, которые не могут уступить и принять их”. “Форма Божией службы... как стена вокруг нас, которая и защищает нас, пока мы не выйдем, и удерживает других от доступа к нам”[554]. Томас Хукер остроумно выразил аналогии между религией и экономикой и различия между конгрегациями и национальной церковью: конгрегации в последней были “подобны открытым пастбищам, которые являются общими для скота каждого”[555].

Радикалы противились огораживаниям — на полях или в церкви. Они предпочитали идеализированную деревенскую общину с ее открытыми полями и общинными землями и не любили пресвитерианскую дисциплину, которая исключала некоторых прихожан из общинного таинства. Враждебный свидетель, который заявлял почти что шестьдесят лет спустя после события, что он был очевидцем мятежа Кета в Норфолке в 1549 г., приписывал мятежникам следующие чувства: “Станут ли они, подобно строительству изгородей на общинных пастбищах, огораживать своими нестерпимыми похотями все предметы потребления и удовольствия этой жизни, которые Природа, наш всеобщий родитель, хотела дать нам сообща?.. И так как теперь это дошло до крайности, мы тоже будем делать крайности: валить изгороди, зарывать канавы, открывать каждому путь на общинные пастбища”[556].