Отпадение от официальной церкви равносильно для Эрбери уходу в пустыню, как для м-сс Эттауэй, Милтона, Баниана. Это единственная реалистическая оценка зловещего настоящего: пустыня — не идеальное государство, но в настоящем положении дел единственная надежда на что-то лучшее — это огородить сад отдельной церкви в пустыне. Эрбери и Милтон не имели даже этой надежды. И нет никаких перспектив, что вся пустыня станет одним садом[655]. Роджер Уильямс противопоставлял сад церкви пустыне мира сего — метафора, особенно звучавшая для тех, кто затеял переезд в пустыню Новой Англии[656].

Если мы отгородим сад, виноградник в пустыне, это будет началом, символом христианского общества; но только в том случае, если сад оставить в покое, чтобы его возделывал садовник или садовники на строго новозаветных основах. “Плодоносные поля тихи, — писал Баниан, — потому что они огорожены, и такой же должна быть церковь в эти дни”, когда гонения закончились[657]. Для Томаса Хукера отлучение от церкви было оградой, которая запирала одних внутри, а других снаружи[658]. Перкинс отрицал доктрину всеобщего искупления, которая “рушила ограду церкви и оставляла ее опустошенной, как любое общинное поле”[659] . (Слово “ограда” напоминает о лишении ирландского местного населения земельной собственности и политических прав в тех областях, где господствовали англичане.) Англия “стала пустыней”, — сказал Уильям Седжвик в 1649 г., “ограда гражданской власти разрешена, и люди предались непотребным и животным похотям”[660].

Вводное примечание Уизера к псалму 80/79 взывало к Богу: “Заделай те бреши в ограде, через которые любой бродячий порок или свинство может обрушиться на нас”[661]. Фрэнсис Куорлес вторил Перкинсу, когда говорил, что арминианство является

Такой слабой оградой, молодой пастушок, что полагают, Что ты питаешь всю округу, хотя и кажешься огражденным[662].

Коули утверждал, что сторонники парламента не верили

в священные предметы и места, Но жили сообща с самим своим Богом[663].

И позднее герцог Ньюкасл видел в огораживаниях нравственную добродетель, ибо они были направлены против человека,

чей дурацкий юмор не знает контроля, Чей ум не знает никаких границ, Ни межи вокруг него, ни ограды, или рва, или стены[664].

Уинстэнли, с другой стороны, видел в королевской власти тоже изгородь, которая предопределяла человеческий род к неравенству “с рождения до смерти”. Все изгороди будут снесены Христом, главным Левеллером[665].

Эрбери предпочитал состояние пустыни насильственному приведению к конформизму. Но как в этом случае изучить искусство садоводства? Состояние пустыни — это такое состояние, в котором святые погружаются в собственный мир вопреки насильственной общинности, конформизму. После 1660 г. сектанты поняли, что они не могут одновременно и возделывать свои сады, и направлять государство. Их оттеснили вспять, к прошлому состоянию, к провинциальному филистерству нонконформизма XVI и XIX вв. В церкви Христа должно быть много цветущих садов; но вместо того появилось много ссорящихся сект.

Возделанный сад или виноградник — это антитеза пустыне, обиталищу свободно растущих сорняков и естественного человека, без всяких ограничений его похотей. Сад принадлежит Богу; но он должен иметь садовников, возделывателей лоз, организаторов, действующих вместо отсутствующего хозяина, следящих за дисциплиной роста, который всегда имеет тенденцию к одичанию; обязанностью Адама и Евы в раю было держать сад под контролем. Воскресший Христос был действительно садовником, сказал Ланселот Эндрюс; Он “превратит заросшие травой поля в садовые участки”[666] . В пустыне не может быть дисциплины, и никакой удовлетворительной дисциплины не может быть в национальной церкви. Дисциплина добровольно принята в садуконгрегации, но это тем не менее дисциплина, контроль, зависящий в конечном итоге от власти исключать, выталкивать.

Ранние квакеры не любили дисциплину, но она в какой-то мере должна была быть введена в Обществе, чтобы сделать его способным выжить после 1660 г. Это было предметом больших споров и причиной многих расколов — "гордые квакеры", разделение Стори и Уилкинсона, Перрот и его последователи. Религиозные группировки, которые совсем не имели (или имели минимальную) дисциплины, — сикеры, рантеры — не выжили. Символично, что Уильям Пенн вернулся к традиционному образу изгороди, противопоставив его отделению Стори-Уилкинсона. Они “растоптали вашу изгородь под благовидным предлогом, чтобы их оставили внутреннему свету”[667]. Дисциплина носила мужской характер, вводилась мужчинами-старейшинами. Баниан думал, что существование отдельных женских собраний может подорвать мужскую власть (его слово) в церкви[668]. Для его Бедфордской конгрегации дисциплина была изгородью; в “Путях Странника” лжестранники пытаются выйти на дорогу, перелезая через стену[669]. (В “Милости изобильной” Баниан описывает мечты о конгрегации как об огражденном стеной владении, в которое следует силой прокладывать путь.) Стена существует для безопасности, писал Баниан в 1665 г. “Разве ты не встречал препятствий... во всех твоих неразумных путях и делах? Знамение Божие ждет, дабы обратить тебя. Разве он сделал изгородь и стену, чтобы остановить тебя?”[670] Генри Дэнверс в своем “Трактате о крещении” (1674) утверждал, что “никто не становился уважаемым членом [его церкви] и не участвовал в ее решениях до того, как был крещен, ставши Божией изгородью, или рубежом”[671]. Филип Генри жаловался, что пост-реставрационные индепенденты “повыдергали изгородь церковного порядка”, отказавшись приспособиться[672]. Одним из аргументов в пользу приспособления в отдельных случаях было то, что при этом признавалось существование приходской общины[673].

Отделение земли от пустоши увеличивало продуктивность земли: зерно и фрукты росли на месте травы и сорняков. “Писание, разум и опыт показывают, как мы можем возвратиться к раю на земле”, распоряжаясь природой, — сказал Джон Бил; “если мы введем моду на изобретательность”, — настаивал Уолтер Блис в 1650 г.[674] Увеличивающаяся сельскохозяйственная продуктивность привела бы к тому, что Энтони Лoy называл “Георгиевской революцией”. Сельскохозяйственная революция рассматривалась и как нравственная революция. Научная агрикультура плюс усердная работа приведут к выгоде для тех, кто возделывает землю, и к процветанию всего народа. Но арендаторы, отказывающиеся пускать свою землю под плуг, будут исключены из Царствия. (“Никто возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия”, сказал Христос. Лк. 9.62)[675] . Адам был трудолюбивым садовником.

Чарльз Уэбстер показал, как библейские тексты цитировались в пользу усовершенствования природы, поощрения искусств и ремесел и развития торговли[676]. Огораживатели, говорилось в поэме, приписываемой Сэмюэлю Батлеру, были естественными союзниками парламента во время гражданской войны[677]. Частные огораживания монополизировали земли, до того открытые всем, и продукция, произведенная на них, в значительной мере способствовала поддержанию жизни многих людей. Большая продуктивность достигалась ценой большего неравенства. Индепендентские конгрегации отделяли набожных от мира, от национальной церкви: для их членов образ сада казался вполне приемлемым. Христиане, писал Баниан, “подобны цветам в саду, которые стоят и растут там, где их посадил садовник”. Цветы оплодотворяют и удобряют друг друга. “На каждом из них имеется влага небес, которая, когда ветер колышет их, падает к их корням, чем они совместно и питаются, и становятся кормильцами друг для друга”[678]. Сад упорядочен: “цветы различны по размеру, по качеству, и цвету, и запаху, и достоинству... где садовник посадил их, там они и стоят и не ссорятся друг с другом”[679]. Сад отгорожен от открытых полей, где “изобилуют дикая (‘подложная’) вера... и другие дикие идеи”[680]. “Дикая вера” и в самом деле изобиловала при свободе 1640-х и 1650-х годов. Но самоизоляция самоизбранных святых, чьи служители поливали насаженное Господом, делала зримыми допущения теологии предопределения и, должно быть, стимулировала в других надежду, что все мужчины и женщины могут быть спасены.