Но тут возникает принципиальный вопрос: не является ли это утверждение мифологическим остатком, подлежащим устранению или демифологизации путем критического истолкования? Это вопрос о том, осуществимо ли христианское понимание бытия без Христа...

Несомненно, что в Новом Завете событие Христа представлено как мифическое. Но возникает вопрос: должно ли оно с необходимостью представляться таковым или же в самом Новом Завете содержатся предпосылки демифологизирующей интерпретации? Прежде всего очевидно, что событие Христа есть миф в ином смысле, нежели культовые мифы о греческих или эллинистических богах. Иисус Христос, Сын Божий, мифический образ предсуществующего божественного существа, оказывается в то же время конкретной исторической личностью — Иисусом из Назарета; а Его судьба представляет собой не только мифическое событие, но и человеческую судьбу, завершившуюся распятием на кресте. Историческое и мифическое здесь особенным образом переплетается друг с другом: исторический Иисус, родители которого известны (Ин 6: 42), оказывается одновременно предсуществующим Сыном Божьим, а рядом с историческим событием Креста стоит воскресение, вовсе не относящееся к числу исторических событий...

Слово Божье — не таинственная речь оракула, а трезвое провозвестие личности и судьбы Иисуса из Назарета в их значимости для истории спасения. Это провозвестие может быть понято как эпизод в истории мысли; в отношении своего идейного содержания оно может быть воспринято как возможное мировоззрение».

Д.А. Клайнз, Дж.Ч. Экзам, «Новый литературный анализ»: (предисловие к сборнику статей 1993 г.).

«Но что же именно имеется в виду под "новым" литературным анализом? Насколько он нов — зависит от того, насколько традиционна ваша отправная точка зрения. Для тех, кто по-прежнему занят историческим анализом (а в библеистике они по-прежнему составляют большинство) всякое внимание, оказанное тексту как единому целому — т. е. всякий взгляд на его стилистику, риторику и структуру — выглядит новой тенденцией. Но для тех, кто занят новейшими областями "нового" литературного анализа — феминистским и марксистским прочтением, анализом читательской реакции, деконструктивизмом и тому подобным — даже стилистический и риторический анализ, а также структуралистский и прочий формальный анализ уже не кажется "новым", а по мнению некоторых, так все это уже в прошлом...

Так в чем же тогда характерные черты нового литературного анализа применительно к еврейской Библии?... В своем многообразии эти работы отражают междисциплинарную природу новых методов анализа, они сопротивляются четкой классификации (например, феминистский анализ, обращающий внимание на читателя-женщину, также является анализом читательского восприятия, но в том, что касается нетрадиционного прочтения, он действует как деконструктивизм)...

Вторая примечательная черта состоит в том, что в подобном переплетении методов виден дух доброй воли, даже сотрудничества. При обычном литературном анализе часто бывало противоположное, при всех этих бесконечных гуру с их учениками, частных наделах, недоразумениях и политических реверансах...

Третья черта этих работ — их устремленность к текстам... У читателя этого сборника может возникнуть вполне уместное впечатление, что авторы сочли: о текстах можно сказать так много нового и интересного при помощи новых методов анализа, — что они предпочли не тратить время на разбор теоретических тонкостей.

Четвертая особенность данных работ в том, что они от "истолкования" переходят к "анализу". Библеистика традиционно заботится о понимании, истолковании, экзегезе. В этих работах... явно заметно стремление к тому переходу, от которого библеистика, похоже, воздерживалась — т. е. к оценке библейских текстов с позиций, отличных от идеологии самих этих текстов... Можно считать общей тенденцией "нового литературного анализа" оспаривание ценностей, принятых традиционной наукой. В библеистике эти ценности включают молчаливое предпочтение идеологии, которая проповедуется или предполагается в этих текстах, что, конечно, и покажет новый литературный анализ»[177].

Ф.Ф. Эслер, «Первые христиане в своих социальных мирах: социологические подходы к толкованию Нового Завета»:

«Иногда приходится слышать утверждения сторонников литературоведческого подхода к Новому Завету, что тексты представляют собой "самостоятельные литературные миры", со своими собственными законами и архитектурой, и так и следует их анализировать... Никто не сомневается, что новозаветные документы обнаруживают определенные литературные характеристики, особенно в том, что касается повествований, или что возникшее в последнее время стремление обращать на эти черты больше внимания дает необходимую поправку к критике, которая долго их игнорировала. Но они, конечно же, не сугубо литературные произведения, по крайней мере в том понимании, которое было выработано русскими формалистами в 1920-е годы и лежит в основе многих разговоров про самостоятельные литературные миры. Это вовсе не литературные труды, чуждые по своей природе каких-то интересов и нацеленные на удовлетворение эстетических чувств...

Тексты Нового Завета в высшей степени отражают определенные интересы. На богословском уровне все они нацелены на то, чтобы читатели приняли Иисуса из Назарета как Мессию... На самом глубинном уровне они отражают религиозные, а не эстетические чувства. На социальном уровне они могут пониматься как средство создания институциональных и символических ниш, в которых могли бы найти смысл перед лицом враждебного окружения те общины, для которых они и были написаны. Относиться к этим произведениям как к самостоятельным литературным мирам означало бы, по-видимому, забыть о той жизни, которая их и породила.

Первые поколения христиан... знали преследования, кораблекрушения, голод и наготу. Временами их вера ослабевала от искушений этого мира или просто увядала от тоски. Но знали они радость и мир. У них было сокровище евхаристической солидарности, объединявшей еврея с иноплеменником, раба со свободным, богатого с бедным, мужчину с женщиной. Высшая точка повествования о пути в Эммаус, когда Иисус открылся ученикам в преломлении хлеба (Лк 24:30), служит образцом того, как переплетается социальная жизнь с верой первых христиан. Самым драматичным переживанием, повидимому, была одержимость Святым Духом, от которой проистекал поток благодатных дарований. И все это случалось с ними в их общинах, где социальная реальность была тесным образом связана с богословскими утверждениями. Если мы собираемся истолковывать документы, написанные в такой ситуации, в которой общество было наэлектризовано Евангелием, а контекст — керигмой, то социология предлагает нам ресурсы, которые нельзя игнорировать»[178].

Т. Стилианопулое, «Новый Завет: православная перспектива»: