О трагическом чувстве жизни
Осуществление, или вернее поддержание, подкрепление, надежды - гарантия надежды. Таким образом, вера сопряжена с надеждой, вернее подчиняется ей. Фактически дело не в том, что мы надеемся, потому что верим, скорее мы верим, потому что надеемся. Именно эта надежда на Бога, то есть страстное желание, чтобы существовал Бог, который гарантировал бы вечность нашего сознания, и заставляет нас верить в Него.
Но вера, которая в конечном счете представляет собой нечто сложное, включающее в себя наряду с элементом аффективным, биотическим, или чувственным, и, строго говоря, иррациональным, а также познавательный, логический, или рациональный, элемент, предстает перед нами в форме познания. Отсюда непреодолимая трудность отделения веры от всякой догмы. Чистая вера, свободная от догм, о которой когда-то я так много писал, ,это фантом. Выдумка о вере в самое веру - тоже не выход из положения. Вере необходима материя, в которой она могла бы осуществляться.
Вера это форма познания, пусть даже это познание нашего витального желания и его словесное оформление. По крайней мере в нашем обычном языке слово «верить» имеет двоякий и даже противоречивый смысл, означая, с одной стороны, высшую степень приверженности нашего ума какому-нибудь знанию как истинному, а с другой - приверженность слабую и нерешительную. Так что если в одном смысле вера во что-то означает величайшее признание, какое только возможно, то и выражение «верю, что так будет, хотя не уверен в этом», является обычным и тривиальным.
Это соответствует тому, что мы говорили о неуверенности как основе веры. Самая крепкая вера, в отличие от всякого другого познания, не являющегося pistico, религиозным - правоверным, как мы бы сказали, - основывается на неуверенности. Вот почему вера, гарант того, на что мы надеемся, это скорее доверие к личности, которая нас в чем-то уверяет, а не рациональное признание какого-нибудь теоретического принципа. На место объективного элемента познания вера ставит личный. Мы верим не чему-то, а скорей кому-то, кто нам что-то обещает или нас в чем-то убеждает. Мы верим личности и Богу, если только Он личность и персонализация Вселенной.
Этот личный, или религиозный, элемент в вере очевиден. Сама по себе вера, как обычно говорят, не есть теоретическое познание или рациональное признание истины; но, по сути дела, доверие к Богу тоже не является достаточным ее объяснением. «Вера это внутреннее смирение или признание духовной власти Бога, непосредственное послушание. И как только это послушание становится средством постижения рационального принципа, вера становится личным убеждением». Так говорит Сиберг .
В соответствии с тем, как определил веру Святой Павел, греческое πίστιζ, pistis, лучше было бы перевести как доверие. В самом деле, pistis происходит от глагола πείθω, peitho, который в одном залоге означает «убеждать», в другом - «доверяться» кому- то, «считаться» с ним, «полагаться» на него, «повиноваться». A полагаться, fidare se, происходит от основы fid, и отсюда fides, вера, а также доверие. Греческая основа πιθ, pith, и латинская fid, как видно, родственны. В итоге, само слово «вера» несет в себе исходный подразумеваемый смысл доверия, подчинения чужой воле, личности. Мы доверяем только личностям. Мы доверяем Провидению, которое мы воспринимаем как нечто личное и сознательное, но не Судьбе, которая есть нечто безличное. Таким образом, мы верим в того, кто говорит нам истину, в того, кто внушает нам надежду; а не прямо и непосредственно в саму по себе истину или в саму по себе надежду.
Этот личный, или, вернее, персонифицированный, смысл веры, очевидный уже в самых заурядных ее формах, превращает веру в некий дар свыше, вдохновение, чудо. Вот какая история приключилась с одним парижским врачем. Узнав, что в его районе объявился знахарь и начал отбивать у него клиентов, он перешел в другой, более отдаленный район, где его никто не знал, представился как знахарь и стал вести себя соответствующим образом.
Ни врач, вынужденный доказывать, что он не имеет ни диплома ни образования, ни знахарь, вынужденный доказывать, что, он имеет образование и является дипломированным врачем, не заслуживают доверия, Ибо одни верят в науку, в образование, а другие - в личность, вдохновение и даже в невежество.
«В географии мира имеется некое разграничение, которое мы можем увидеть при рассмотрении различных мыслей и желаний людей по отношению к их религии. Вспомним, что в этом отношении весь мир делится на два совершенно разных полушария. Одна половина мира мистическая, это великий, темный Восток. Он стоит на том, что в познании мы никогда не достигаем абсолютной ясности. Представьте в качестве ясной и отчетливой любую из великих идей жизни, и тотчас же она покажется Востоку неистинной. У него есть какой-то инстинкт, который подсказывает ему, что самые глубокие мысли слишком глубоки для человеческого ума и что если они выражены в форме, доступной для человеческого ума, то тем самым совершается насилие над их природой и они теряют свою силу. А Запад требует ясности и не терпит тайн. Он предпочитает отчетливое суждение в той же мере, в какой его Восточному брату оно не нравится. Он стремится к познанию того, что значат вечные и бесконечные силы для его частной жизни, предполагая, что они должны его лично сделать счастливее и лучше, чуть ли не строить ему удобное жилище и варить ему ужин на огне... Есть, конечно, исключения; мистики в Бостоне и Сан Луи, с одной стороны, люди, приверженные фактам в Бомбее и Калькутте, с другой. Эти две противоположные духовные позиции не могут быть отделены друг от друга каким-нибудь океаном или горным хребтом. В некоторых странах и у некоторых народов, например, у иудеев и у нас в Англии, они сильно перемешаны. Но в основном, мир разделен именно так. Восток верит в лунный свет тайны; Запад - в полуденный свет научного факта. Восток в своих туманных порывах устремляется к Вечности; Запад легкой рукой ловит настоящее и не хочет отпускать его до тех пор, пока не выяснит его рациональных, интеллигибельных причин. Каждый из них плохо понимает другого, не доверяет ему, и даже в значительной мере презирает. Но только оба полушария вместе, а не каждое из них в отдельности, образуют мир в целом». Так сказал в одной из своих проповедей преподобный Филипп Брукс, который был епископом в Массачусетсе и великим проповедником унитаризма (The mistery of iniquity and other sermons, sermon, XII).
Точнее можно было бы сказать, что во всем мире, как Восточном, так и Западном, рационалисты ищут дефиниций и верят в понятие, а виталисты ищут вдохновения и верят в личность. Одни изучают Вселенную, чтобы вырвать у нее ее секреты; другие молятся Сознанию Вселенной, стремятся вступить в непосредственную связь с Душой мира, с Богом, дабы найти гарантию, или осуществление, того, на что надеются, а именно - что не умрут, и уверенность в невидимом.
И поскольку личность это воля, а воля всегда направлена на будущее, постольку тот, кто верит, верит в грядущее, иначе говоря, в то, на что надеется. Строго говоря, мы верим не в то, что есть и было, но только в то, что является гарантией, осуществлением того, что будет. Вера христианина в воскресение Христа, то есть доверие к традиции и Евангелию - а обе эти вещи являются чем-то личным, - которые говорят ему, что Христос воскрес, это вера в то, что благодаря Христу и сам он когда-нибудь воскреснет. И даже научная вера, ведь и она существует, тоже относится к будущему и является актом доверия. Человек науки верит, что в такой-то грядущий день будет удостоверено затмение солнца, верит, что законы, которые до сих пор правили миром, будут править им и впредь.
Верить, я повторяю, это значит испытывать доверие к кому-то, и вера относится к личности. Я говорю, что знаю, что существует животное по имени лошадь и оно имеет такие-то и такие-то черты, потому что я видел лошадь, и я говорю, что верю в существование так называемого жирафа или утконоса только по той причине, что доверяю тем, кто жирафа видел. И здесь присутствует элемент неуверенности, который несет в себе вера, поскольку личность может ошибаться или обманывать нас.
Но, с другой стороны, этот личный элемент веры придает ей аффективный, любовный характер, а главное, в случае религиозной веры, преданность тому, на что надеются. Едва ли найдется кто-либо, кто пожертвует жизнью ради того, чтобы отстоять утверждение о том, что три угла треугольника равны двум прямым, ибо такая истина не нуждается в том, чтобы мы жертвовали ради нее своею жизнью; но, в противоположность этому, многие расстались с жизнью, отстаивая свою религиозную веру, и дело в том, что мученики создают веру в гораздо большей степени, чем вера - мучеников. Потому что вера не является просто согласием интеллекта с каким-нибудь абстрактным принципом, она не является признанием какой-либо теоретической истины, в котором роль воли ограничивается тем, что она побуждает нас к познанию; вера это нечто из области воли, это движение духа в направлении к истине практической, в направлении к личности, в направлении к чему-то такому, что побуждает нас жить, а не только познавать жизнь.
Вера побуждает нас жить, убеждая нас в том, что жизнь, хотя и зависит от разума, но, с другой стороны, имеет свой источник и черпает свою силу в чем-то сверхъестественном и чудесном. Математик Курно{196}, человек в высшей степени уравновешенный и поглощенный наукой, сказал, что жизни присуща тяга к сверх- естественному и чудесному, а без этого все спекуляции разума способны породить только душевное расстройство (Traite de l'enchainement des idees fondamentales dans les sciences et dans l'histoire, §329). А дело в том, что мы хотим жить.