Обретя речь, малютка Аполодоро начинает культивировать свое воображение, выдумывая разные смешные нелепости, делает быстрые успехи по части использования этого божьего дара, насмехается над логикой. В нем пробуждается святое чувство юмора, он испытывает наслаждение от любой несуразности, от какой угодно чепухи. Смеется, запрокидывая головку, от всего своего детского сердца, когда скажет бессмыслицу, порвет логическую связь понятий, железный обруч традиционных ассоциаций; он. получает удовольствие в сфере несоответствий, несочетаемого.

Как-то он поразил отца, продекламировав прибаутки, которые он перенял от няни или от других детей:

Наша Эделия —К столу да с постели;сосут конфеткиодни малолетки;кто мне под пару,не курит сигару;поутру раномонашкой я стану;все кармелиткиретивы да прытки;умру со дня на день,спаси Христа ради;цирюльник Энрико,ты кровь мне пусти-ка;болит печенка,пропаду я, девчонка;наверху, на горке,миндаль растет горький,а внизу, в долинах,зреют апельсины;пес себе лает,малыш засыпает.

А потом как-то еще:

Чундала-красоткабродила немало,пила, пила воду,травку все жевалаи теперь животиксебе нагуляла.

Когда Карраскаль, не на шутку встревоженный, рассказывает об этом дону Фульхенсио, философ хмурится склонив задумчиво голову набок, он раздосадован тем что Авито, облокотившись на стол, сдвинул с места ветхие письменные принадлежности. Мыслитель восстанавливает порядок, ибо каждому предмету у него отведено свое место: чернильнице, карандашам, ножницам, часам, спичечнице, перьям, – наконец восклицает:

– Он стремится сойти с подмостков, нарушить непреложный для нашей трагикомедии закон правдоподобия!

– Что же делать?

– Что делать? Оставить его в покое, пусть полетает, ему так или иначе придется вернуться на землю, ступить на твердую почву, чтобы поклевать зерна, которого в небе нет. Наш духовный хлеб – только логика.

Пока дон Фульхенсио, по обыкновению, делает паузу, чтобы записать последний афоризм (большинство их приходит ему в голову, когда он говорит; он из тех философов, что думают вслух), дон Авито думает: «Оставить в покое! И так во всем и всегда! Странная педагогика! Что бы это значило?»

– Оставить в покое?

– Вот именно. Вы когда-нибудь были ребенком, Карраскаль?

Авито медлит с ответом.

– Во всяком случае, я этого не помню… Я, разумеется, понимаю, что был ребенком, потому что иначе быть не могло, но я знаю это благодаря дедукции, а также со слов тех, кто говорил мне о моем детстве, я верю им, но, по правде говоря, сам я не помню детства, как не помню собственного рождения…