– Ненависть? У меня к нему ненависть? Ненависть к этому ничтожеству?

– Да, да, не понимаю, чего он тебе дался…

– Во-первых, сын мой, возненавидеть человека можно и без того, чтобы он причинил тебе зло. В сущности, стоит человека возненавидеть, как ты уже без всякого труда можешь вообразить все то зло, которое он мог бы тебе причинить… Я вовсе не питаю к дону Леовихильдо ненависти больше, чем к кому-либо другому. Он человек, и этого довольно. К тому же еще порядочный человек!

– Ну, знаешь, для тебя, профессионального человеконенавистника… – начал было депутат местной провинции.

– Я уже сотню раз имел случай заметить вам, что человек – это самое непристойное и испорченное животное на свете. А порядочный человек – это худший из людей.

– Ну, сел на своего конька! А ты что скажешь, ты, который прошлый раз разглагольствовал тут о честном политике и приводил в пример дона Леовихильдо – обратился Леон Гомес к депутату.

– О честном политике! – взорвался Федерико. – Вот уж чего не бывает!

– Почему это? – разом спросили три голоса.

– Как почему? Да он же сам ответил на этот вопрос. Ведь он сам в своей речи имел нахальство назвать себя честным. Разве это честно давать такие эпитеты самому себе? Ибо сказано в Евангелии, что Христос, господь наш…

– Прошу, хоть Христа-то не приплетай сюда! – оборвал его Хоакин.

– Как? Тебе и имя Христа тоже неприятно, сын мой?

На миг установилась тишина, мрачная и холодная.

– Иисус Христос, – отчеканил Федерико, – наказал, чтобы его не называли милосердным, ибо милосерден один только предвечный. А вот среди христиан встречаются свиньи, которые имеют нахальство сами себя величать порядочными и благородными.

– Но ведь порядочность и благородство – это не то же, что милосердие, – вставил словечко дон Висенте, чиновник местного самоуправления.

– Браво, дон Висенте. Счастлив слышать от должностного лица хоть одно справедливое и разумное суждение.

– Следовательно, – заметил Хоакин, – никто не должен признаваться в своей порядочности и благородстве. А в бесчестности?

– Нет нужды, это и так очевидно.

– А нашему Куадрадо хотелось бы, – сказал дон Висенте, – чтобы люди признавали свою подлость, но не думали меняться в лучшую сторону, не правда ли?

– Точнее не выразишь! – воскликнул депутат.

– А я вам скажу, сын мой, – протянул Федерико, выгадывая время на ответ. – Вы должны знать, чем замечательно таинство исповеди в нашей благомудрой матери церкви…

– Обычная дикость, – прервал его чиновник.