Я встала с колен обессиленная и как во сне. И все вокруг казалось мне сновидением. И я подумала: «Нужно еще помолиться за озеро и за гору». А потом: «Уж не одержима ли я дьяволом?» И, придя домой, я схватила распятие, то самое, что было в руках матушки, когда она отдала Богу душу, и я глядела на него сквозь слезы, и в ушах у меня звучали слова: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» – слова Христа всеземного и нашего деревенского Христа; и я молилась: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» – вначале, а потом: «…и не введи нас во искушение, аминь». Потом я стала на колени перед образом Богоматери Скорбящей с сердцем, пронзенным семью мечами, – образ этот был самым скорбным утешением покойной матушки, – и стала молиться: «Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей, аминь». И только я дочитала молитву, как мне подумалось: «Грешные? Это мы-то грешные? Да в чем же наш грех, в чем?» И весь остаток дня этот вопрос не давал мне покоя.

На другой день я пришла к дону Мануэлю, в облике которого уже проступала торжественность просветленного заката, и сказала ему:

– Помните, отец мой, много лет назад вы мне сказали в ответ на какой-то вопрос: «Этого не спрашивайте у меня, неученого, у святой Матери Церкви есть доктора-богословы, они вам ответят».

– Помню, еще бы!.. И помню, сказал, что вопросы эти нашептывает тебе дьявол.

– Так вот, отец мой: нынче я, одержимая, снова пришла к вам с новым вопросом, который нашептывает мне мой дьявол-хранитель.

– Спрашивай.

– Вчера, когда давали вы мне причастие, вы сказали, чтобы я молилась за всех нас и даже за…

– Ладно, пропусти и продолжай.

– Я пришла домой и стала молиться, и, когда дошла до слов: «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти кашей», какой-то внутренний голос сказал мне: «Грешные? Это мы-то грешные? Да в чем же наш грех?» В чем наш грех, отец мой?

– В чем? – переспросил дон Мануэль, – На этот вопрос уже дал ответ один великий доктор богословия, гордость испанской Апостольской Католической Церкви, на него уже дал ответ великий доктор, создавший «Жизнь есть сон»,[9] он сказал: «Величайшее преступление человека в том, что он родился на свет». Это и есть наш грех, дочь моя, – то, что мы родились на свет.

– А есть от него исцеление, отец мой?

– Поди домой и помолись еще! Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей… Да, в конце концов будет исцеление от сна… В конце концов будет исцеление от жизни… В конце концов избудется крестная мука, на которую обрекло нас рождение… И, как сказал Кальдерой, доброе дело и добрый обман даже во сне не пропадут даром…

Девятнадцатая

И вот наконец пришел час его смерти. Весь народ видел, что она близится. И смерть его стала главным уроком, что он нам преподал. Не захотел он умирать ни в праздности, ни в одиночестве. Умер он у себя во храме, проповедуя народу. Перед смертью, прежде чем распорядиться, чтобы отнесли его в храм, ибо был он в параличе и не мог двигаться, призвал он нас с Ласаро к себе. И когда остались мы с ним втроем, сказал: