Но по другой своей стороне арианство представляет полное отрицание оригенизма. Арий не мог понять двойственного смысла в представлении о начале — различия между началом как принципом, как причиною, и началом как первым мгновением бытия, как точкою отправления,— и, отрицая безначальность Сына в смысле независимости от причины, или нерожденности, пришел к мысли о том, что Сын не со-вечен Отцу, что существует — так сказать — хронологическое различие по бытию между Отцом и Сыном. Вместо возвышенного учения о безначальном и всегда настоящем рождении Сына, Арий предлагает учение о рождении Сына только довременном. Сын рожден прежде мира, прежде всех веков и времен, но не от вечности; Его не было, прежде чем Он родился, и, следовательно, было некогда, когда Его не было. По-видимому, сходя с почвы оригенизма, Арий здесь примыкает к воззрению древнейших христианских писателей, которые полагали, что Сын родился от Отца пред сотворением мира, а высказывая мысль, что некогда не было Сына, Арий имеет вполне удовлетворительный прецедент в подобном же выражении Дионисия александрийского или даже Тертуллиана. Но в действительности он расходится со всеми древнейшими писателями. Ни один из них не сказал бы, что Сын не существовал, прежде чем родился,— не существовал в том смысле, в каком это полагал Арий. На известный арианский вопрос: Бог родил Сына уже существующего или несуществующего? [888]) Древние писатели ответили бы: да, существующего; потому что прежде Сына в Отце существует Слово, и рождение не есть первый момент бытия второго Лица. Напротив, Арий отрицает это различие между Словом и Сыном, между Λόγος ἐνδιάθετος и Λόγος προφορικός, не менее решительно, чем и Ориген, и, как этот последний, полагает, что бытие Сына открывается Его рождением от Отца; по Арию, Сын в данный момент не только рожден или создан, но и основан: до этого в строгом смысле первичного мгновения не было никакого залога существования Сына: Бог родил Его несуществующего [889]). Мало того: Он произошел в полнейшем, абсолютном смысле из не-сущих, ἐξ οὐκ ὄντων. Современники с замечательным пониманием существа дела обратили это выражение в название для строгих ариан «ἐξουκόντιοι» [890]). Это выражение не только отрицает предсуществование Слова Сыну, не только вносит момент небытия в Его существование, но — что всего важнее — показывает на различие во всем строе воззрения, в самой почве, на которой стоят, с одной стороны, ариане, с другой — все их противники, а с ними и все древние писатели. Сравним, например, взгляд Ария и Оригена. Оба они отрицают, что Сын рожден из существа Отца, и ни тот ни другой из них не думает, что Сын создан из прежде существующей материи: однако, по Арию, Сын происходит из не-сущих, Ориген не думает этого; для Ария между существом Отца и внешним миром, в момент рождения Сына еще несуществующим, или тем «ничто», из которого создано все,— нет ничего среднего, для Оригена это среднее мыслимо: это — сила, или воля Самого Отца. Правда, и Арий признавал, что Сын создан волею Отца; но тот факт, что, несмотря на это, Сын произошел из не-сущих, показывает, что сродство воззрений Ария и Оригена в данном пункте — чисто призрачное: Ориген мог сказать, что Сын — от Отца или из (ἐκ) воли Его,— в таком смысле, в каком никогда не согласился бы повторить этих слов Арий, допускавший только, что Сын — по воле Отца. Эта воля для Оригена есть нечто сущее, ὄν, для Ария она — οὐκ ὄν; для первого она — реальность, для последнего — просто состояние. Бытие рожденного Сына для Ария есть факт совершенно новый, не имеющий никаких основ, никаких корней в предыдущем; для Оригена и всех других это — так сказать — модификация уже (логически) прежде данного, выяснение необходимо предполагаемого, актуальность, тесно и глубоко связанная с обусловливающею ее потенциальностью. По их несколько мистическому, не вполне ясному воззрению, Бог премудр, но не имеет в Себе премудрости как качества, хотя и не мыслим без нее, и потому-то Он непременно есть и Отец ипостасной Премудрости, Сына. Бог всесовершенен, но Его определение как Отца составляет интегральный момент в понятии о Нем как совершенном: в понятии о Боге недоставало бы содержания, оно разрешалось бы в простое представление о Сущем, если бы Он не был Отцом Сына.

Напротив, понятие Ария о Боге было более просто, рассудочно ясно и содержательно: Бог всесовершен даже мыслимый вне всякого отношения к Сыну, как μονώτατος; уже в Нем Самом актуально содержатся и премудрость и слово и все другие определения существа Его. Бытие Сына никаким образом не предрешается существом Отца, не предначертано в Нем, по крайней мере, с большею ясностью, чем существование самого мира; в таком понятии о Боге нет мотива для внутреннего самооткровения Его в Троице. «Сын не есть в Отце по природе: у Него есть другое, собственное слово существа Его и другая собственная премудрость, которою Он сотворил мир и это Слово», т. е. Сына [891]). Это воззрение порывало все нити, соединявшие Сына с самим существом Отца: Отец и Сын не только не единосущны, но и чужды друг другу, ἀπεσχοινισμέναι αί ούσίαι, существа, резко разграниченные одно от другого [892]). Для выделения Сына из ряда других существ недоставало оснований. Таким образом, понятие о Сыне как происшедшем из несущих, как оно раскрыто в «Θάλεια» Ария, должно было повести к разнообразным поправкам того воззрения, которое Арий высказал первоначально, и смене тона на более низкий.

Прежде всего, ариане пытаются устранить все те выражения св. писания, которые дают мысль об особенном отношении Сына к Богу. Он произошел от Бога, но — в том же самом смысле, в каком и все от Бога [893]). Он рожден, но написано: «кто родил капли росы?» Если Он называется Сыном, то сказано также: «Я родил и возвысил сынов». Итак, из этого названия не следует заключать к единству существа Отца и Сына [894]): Он не есть собственный, природный Сын Отца; Он есть только творение, усыновленное Богом, Сын только по имени [895]). Далее, Он называется Словом и Премудростию, но только в несобственном смысле, καταχρηστικῶς, κατ' ἐπίνοιαν, по Своему отношению существам словесным и умудряемым чрез Него; но истинное слово и истинная премудрость Божия есть не Сын, а то свойство, которым сотворен Сын [896]). Нельзя заключать о каком-либо природном отношении Сына к Отцу и из того, что Он называется силою Божией: даже саранча названа в писании великою силою Божией, и Сын есть лишь первая между многими сотворенными силами [897]). Прежде Арий называл Сына совершенным единородным Богом: теперь он довольствуется менее возвышенными выражениями о божестве Сына. Он не есть истинный Бог, а Бог только по имени. Он, как и другие боги, есть только обожествленное творение, и источник Его божественности — тот же, что и у других,— причастие божества Отца; но вследствие строгого разграничения существа Сына от существа Отца это причастие не может быть причастием самого существа Отца — Сын причастен божеству только по благодати [898]). Чуждый существу Отца, Сын естественно не только не равен Ему, но и несходен с Ним во всех отношениях, и по существу, и по его свойствам [899]). Отец совершенно неизменяем: нельзя сказать того же о Сыне: по Своей природе Он изменяем, как и все мы; Он — такое же разумно-нравственное существо, как и все другие, следовательно, свободное, с возможностью выбора между добром и злом, и если Он остается таким, как Он есть, то по Своей свободной воле, и до тех пор, пока Сам хочет [900]). Ведение Сына не абсолютно: Он не знает в совершенстве Отца, не может постигнуть Его в Нем Самом. Отец есть Бог невидимый для всех,— как для тех, которые произошли чрез Сына, так и для Самого Сына, и если о Нем говорится, что Он видит Отца, то — не в смысле полном и строгом, а «только по мере возможности». Он познает Отца, но лишь отчасти, соразмерно тем средствам, которыми обладает Его не единосущная и непричастная Отцу природа. А так как познание Сына ни в одной области не бывает абсолютно, и в совершенстве Он не знает даже Своего собственного существа, то и, естественно, если все то, что Сын возвещает нам о Боге, неадекватно самим понятиям [901]). Конечно, между Отцом и Сыном не может быть и единства славы. [902])

Не в самом существе Сына цель бытия Его, а в мире [903]). «Не нас сотворил Бог для Сына, а Его для нас». «Восхотев произвести сотворенную природу и видя, что она не может вынести воздействия руки Самого Отца, непосредственного творения от Него Самого, Бог сперва творит и создает единый только единого и называет Его Сыном и Словом, чтобы затем чрез Его посредство можно было создать все прочее». Таким образом, Сын является творением, но не как одно из творений. Основание для такого различия лежит, однако, не в существе Сына — с этой стороны Он — творение, как и другие,— и даже не в абсолютной воле Самого Бога, а в нравственно свободной воле Сына. Та слава, которая, по первоначальному воззрению Ария, дана в самой ипостаси, в самом бытии Сына, в действительности Им заслужена, составляет только награду за Его свободный подвиг и нравственное совершенство [904]). «Бог предвидел, как нравственно высок (καλός) будет Сын, и заранее дал Ему ту славу, которую Он заслужил потом как человек Своею добродетельною жизнью на земле». Здесь не было никакого специального избрания Сына: если бы Петр и Павел достигли той же самой высоты нравственного совершенства, как и Христос, то они были бы сынами Божиими в смысле отнюдь не менее превосходном, чем и Христос.— Таким образом, арианская теория представляет в странном свете все существование Сына Божия до Его воплощения. Он — избраннейшее из творений, единый происшедший непосредственно от единого, Слово и Премудрость, хотя и в несобственном смысле, посредник в творении мира; но ни одно из этих преимуществ не принадлежит Ему в полном смысле: по Своему существу Он не имеет на них положительного права, Своею свободною деятельностью Он еще не заслужил их; превознесенный выше всех, Он не имеет прочной опоры для Своего величия, и воплощение,— даже прежде чем появился грех,— уже необходимо, прежде всего, для Самого же Сына.— Единение такого Сына с Отцом, очевидно, может быть только слабым. «Так как Сын,— говорили ариане [905]),— хочет того же, чего и Отец, и не расходится с Ним ни в понятиях, ни в решениях (ни в области познания, ни в области деятельности): то Он и Отец — одно». Но, при возможности изменения свободной воли Сына, такое единство Его с Отцом не имеет непоколебимой опоры: оно скорее случайность, чем необходимый факт.

Воззрение Оригена является весьма светлым и возвышенным при сравнении его с таким учением Ария: различие между ними — коренное и существенное. При всем этом нет недостатка в таких пунктах, где арианство видимо соприкасается с оригенизмом и представляется как бы дальнейшим развитием его. Так, ариане со всею решительностью отрицают истинное божество Сына: Он — Бог только по имени, обожествленный причастием благодати. Ориген был далек от такого резкого отрицания, но и он допускал, что Сын есть Бог обожествленный причастием божества Отца, что только Отец есть истинный Бог. Если Арий утверждает, что Сын во всех отношениях неподобен Отцу, то и Ориген говорит, что Сын ни в каком отношении несравним с Отцом; разумеется, этот взгляд Ария проводится в его системе последовательнее, чем у Оригена. Если, по Арию, Отец невидим для Сына, то этого мнения держался и Ориген.

Единства славы между Отцом и Сыном не может быть, по учению Ария; нет ее в строгом смысле и в учении Оригена: славить Сына совершенно так же, как Отца, значило бы ὑπερδοξάξειν первого; приносить Ему молитву в том же высоком смысле этого слова, как и Отцу, значило бы впадать в грех по невежеству. Единение Отца и Сына как Арий, так и Ориген, полагают в Их единомыслии и тождестве Их воли, хотя эти слова у последнего имеют смысл, бесспорно, более глубокий, чем у первого. По взгляду Ария, Сын есть посредник между миром и Богом; вне этого назначения Его бытие не имеет цели. В общем, представление Ария о Сыне как посреднике настолько невысоко, что в «Логосе» Филона и в «уме» Плотина,— в их отношении к первому началу,— можно усмотреть более христианского, чем в этой системе.

Наконец, по Арию, божественная слава, которою облечен Сын, есть награда за Его добродетельную жизнь на земле. Это такой взгляд, который и с точки зрения Оригена можно назвать чудовищным; но если рассматривать его не в этом его конкретном обнаружении, а в его основе, то смысл его тот, что божество Сына зависит от Его собственной воли, от ее активных проявлений.

А от такого представления едва ли был совершенно свободен и сам Ориген: и по его словам, Сын «не был бы Богом, если бы не пребыл в непрестанном созерцании глубины Отца». В общей основе взгляд Ария выражает с положительной стороны ту же мысль, на отрицательную сторону которой указывал Ориген.

Арианство в том виде, в каком оно является в «Θάλεια», достигает крайнего предела своего развития, аномейства. Ни Аэтий, ни Евномий, очевидно, ничего не могли прибавить по содержанию к той мысли, что «Сын во всех отношениях неподобен Отцу»; они могли придать ей только новую форму. В лице этих представителей арианства оно замыкается в диалектической противоположности нерожденного и рожденного. Все, что сказали Аэтий и Евномий, держится на petitio principii, составляет последовательный вывод из недоказанного и непризнанного предположения, что нерожденность есть существо Отца, а рожденность — существо Сына [906]). Непреложный по Своему существу, Бог, очевидно, не мог превратиться из нерожденного в рожденного, т. е. родить Сына из существа Своего [907]). В высочайшей степени простой и неделимый, Отец есть нерожденный всецело, всем существом Своим [908]), так что в нем нет ни одной части, которая потенциально [909]) или актуально [910]) была бы рожденною, следовательно, в существе Отца нет ни одного элемента, который мог бы, как рожденный, не изменяя своей сущности, стать Сыном. Отец всегда сознает Себя как нерожденный; следовательно, Он не сознавал бы Самого Себя, если бы по какой-нибудь стороне был и рожденным. Равно и Сын, как рожденный, не мог бы сознавать части Своего существа, если бы был по существу причастен нерожденному Отцу. Следовательно, и рождение из существа, и единосущие Сына с Отцом одинаково немыслимы [911]). В основе всех этих рассуждений лежит мысль, что ипостась и существо в Боге неразличны, так что нерожденное бытие Отца определяет и самое существо Его. Только в этом смешении богословских понятий и диалектическом противопоставлении нерожденного и рожденного, не-беспримерном и у Оригена, хотя у последнего оно и далеко от той сознательности, с какою аномеи принимают его за базис своих рассуждений,— и можно видеть точки соприкосновения оригенизма с аномейством.

Постепенное выяснение начал арианства в смысле крайнего аномейства повело к выделению из рядов строгих ариан особой партии, которая, относясь отрицательно к обоим противоположным взглядам,— как к тому, что Сын единосущен Отцу, так и к тому, что Он неподобен Отцу во всех отношениях, избрала средний путь и остановилась на формуле: Сын во всем подобен Отцу, подобосущен Ему [912]).

С защитниками никейского символа эти умеренные ариане, полуариане, или омиусиане, имели много общего; первые смотрели на них как на братьев, которые, сходясь с ними по содержанию своего вероучения, разнятся от них по форме его выражения [913]) и только по недостатку последовательности не принимают слова «единосущный».

Для омиусиан не было ясно различие между существом и ипостасью [914]), и против слова ὀμοούσιος они поддерживали полемику главным образом потому, что опасались, не ведет ли оно к ταυτοουαία, к тождеству существа Отца или Сына в смысле савеллианского слияния Их в одну ипостась [915]). Но сходство между Отцом и Сыном полуариане признавали полное: для них Сын есть совершенный и неизменный (ἀπαράλλακτος) образ Отца — Его божества и существа, Его совета, силы и славы [916]). Против арианского учения, что был момент, когда не было Сына, полуариане восставали со всею силою. Бог,— писали они [917]),— есть Отец не во времени, а выше времени и всякого человеческого представления, и Сын рожден от Отца, совершенный из совершенного, прежде всех времен и веков, прежде всякого мысленно представимого мгновения. Высказываясь против рождения из существа, потому что они предполагали в этом воззрении материальный оттенок, они в то же время произносили анафему и против тех, которые мыслили Сына сотворенным в обычном смысле этого слова [918]). Они полагали [919]), что ни понятие рождения, ни понятие творения, взятые в отдельности, не дают правильного и полного представления о том акте, вследствие которого Сын имеет бытие: каждое из них односторонне; потому-то и св. писание употребляет их одно подле другого; например: «Господь создал Меня... прежде всего Он рождает Меня», или «Перворожденный всей твари». Для возможно полного представления об этом божественном акте следует от понятия о рождении отвлечь признак страстности и эманационного процесса — деления сущности, а от понятия о творении — момент образования из какого-нибудь вещества, объективно данного вне самого творящего,— и затем соединить в одно остальные признаки обоих понятий, именно бесстрастность и неизменность творца и подобие, сходство по сущности между отцом и сыном. Эта необходимость соединения двух понятий, рождения и творения,— имеет не только субъективный характер, но и объективный; этого объединения требует не только ограниченность, дробность человеческого понимания, но и самое существо божественного акта [920]). В Боге мыслимы различные виды деятельности, различные энергии. С одной стороны, в Нем есть власть, ἐξουσία,— та энергия, в силу которой Он есть творец тварей,— и есть, с другой стороны, особая энергия, в силу которой Он есть Отец Сына. В рождении Сына проявляется не одна только творческая энергия, но и не одна энергия рождающая: это акт сложной природы; в нем совмещаются обе деятельности, впрочем с преобладанием второй. Между этими энергиями есть то различие, что творческая имеет характер более внешний относительно самого существа Божия (ἐξ-ουσία), а рождающая более имманентна ему. Поэтому полуариане говорили, что Бог есть Отец Сына не в силу только Своей власти, не только ἐξουσία μόνη, но и существом Своим, οὐσία, и Сын — из Отца по существу, κατ' οὐσίαν [921]). Таким образом, полуариане стоят на точке зрения, посредствующей между православною и строго арианскою: Сын, по их воззрению,— не из существа Отца, но от (из) Отца по существу. Также посредствующее положение они занимают и в другом вопросе об отношении между Отцом и Сыном. Полуариане различают в Боге Его собственное слово, как ἐνέργειαν λεκτικήν, от Его ипостасного Слова, Сына, и полагают, что нельзя разуметь под всяким словом Божиим Сына: это повело бы к заключению, что у Бога много сынов [922]). В этом сказывается сближение полуариан с рассудочною точкою зрения Ария. Но, с другой стороны, они полагают, что Бог премудр просто, не имея в Себе премудрости как качества — иначе Он был бы сложен — и рождает из Себя Премудрость не как качество, а как ипостась Сына [923]).— Из всего сказанного ясно, что полуариане не могли признавать вместе с арианами Сына Божия чуждым Отцу. Они думают, что ариане пошли по ложной дороге, в своем представлении о Сыне Божием отправляясь от понятия о сынах по благодати: это значит о собственном значении слова судить по несобственному его употреблению. Те — сыны только по имени и по чести; а Единородный есть собственный природный Сын Отца, Сын существенно от Отца, единственный Сын, к которому это имя приложимо в точном смысле [924]). Сын не равен Отцу: премудрый Бог выше Премудрости Сына [925]); всем определениям Отца присущ момент самобытности и изначальности, в Сыне все отмечено характером подобия, зависимости, подчинения [926]). Кажется, отношение Отца и Сына по божеству полуариане обозначали посредством различия и Θεός ὁ Θεός [927]). Единый Бог есть собственно Отец, но в Его божестве предполагается божество Сына и Духа: полуариане «исповедуют, что едино Божество, объемлющее все чрез Сына во Св. Духе,— исповедуют одно божество, одно царство и одно начало» [928]).

Полуарианская догматика представляет неоспоримое сродство с оригеновскою: его можно наблюдать и в общем ее тоне, замечательно возвышенном, если сравнивать его со строгим арианством,— и во многих подробностях. Так же, как и Ориген, смешивая ипостась и существо так же, как и он, полемизируя против рождения из существа, они приходят к оригеновскому же воззрению на этот божественный акт как на такой, в котором соприкасаются рождение и творение. Исходные пункты полуариан и Оригена были, вероятно, различны: первые предполагают в Боге множественность энергий, последний отправлялся, вероятно, от представления о Боге как безусловно простом и едином; но это различие не отражается на самом результате. Замечательное представление о рождении как акте существа Отца напоминает воззрение Оригена на рождение Сына как деятельность всецелой силы Отца. Мысль, что Сын от Отца по существу, хотя и не из существа Отца, можно признать точною формулою учения Оригена. Неизвестно, удержали ли полуариане учение о непрекращающемся рождении Сына Божия, но, как и Ориген, они учили о рождении от вечности, представляли Сына природным Сыном Отца, ипостасною Премудростью Бога, который выше премудрости; и, наконец, различие между Отцом и Сыном как ὁ Θεός и Θεός, если оно не случайно, кажется прямым заимствованием из догматики Оригена.

Строгие ариане и полуариане, очевидно, весьма серьезно расходились между собою в вероучении; их объединяло только отрицательное отношение к учению о рождении из существа и единосущии Сына с Отцом. Но был еще один вопрос, тесно связанный с этою общею их почвою,— относительно которого все ариане всех фракций высказались с замечательным согласием: это — вопрос о Св. Духе. Все ариане, оставаясь верными субординатической основе их воззрения, решительно подчиняли третье Лицо Св. Троицы двум первым и производили Его бытие от Отца чрез Сына. Та и другая сторона этого учения составляет простой вывод из их основного предположения: если Отец и Сын существенно различны между Собою; если единственное преимущество Сына пред другими тварями состоит в том, что Отец творит Его единый единого, Сам непосредственно, чтобы затем чрез Него сотворить все: то Св. Дух, очевидно, не принадлежит к числу получивших бытие от Отца непосредственно, не имеет этого преимущества, которым Сын единственно отличается от всех прочих. Следовательно, Св. Дух имеет бытие чрез Сына и в порядке тварей, а потому существенно отличается не только от Отца, но и от Сына. Ариане говорили: «если все произошло чрез Него (Слово) и без Него не начало быть ничто, то, следовательно, и Дух из числа тварей» [929]). «Сохраняя во всем учение святых,— писал Евномий [930]),— и зная от них, что Он (Св. Дух) — третий по достоинству и чину, мы веруем, что Он — третий и по природе, произошел повелением Отца и действием Сына, почтен третьим местом, как первое и большее, чем все, единственное в своем роде творение Единородного, но не имеет божества и творческой силы». Равным образом, и полуариане утверждают, что «Св. Дух, которого божественное писание называет утешителем, произошел от Отца чрез Сына» [931]); а когда возникли споры о Св. Духе, то омиусиане вместе с аномеями признали Его служебным, третьим по чину и несходным по существу [932]).— Нетрудно заметить, что в учении о Св. Духе ариане сближаются с Оригеном: свою мысль, что Св. Дух произошел чрез Сына, ариане обосновывают на том же самом месте св. писания, на которое указывал и Ориген; а взгляд, что Св. Дух подчинен Отцу и Сыну, с замечательным упорством держался в школе Оригена.