2) подмена Церкви народной стихией и

3) подмена церковности некоторой лубочностыо, фантастичностью, не–реальностью, апокалиптичностью.

Прежде всего, как некий критерий, мы должны сказать об одном важном принципе: Церковь на земле выполняет исключительно одну, единственную задачу: Церковь спасает людей, соединяет их со Христом. Причем спасает и приобщает Христу не абстрактные народы, нации, государства — а личности, каждого захотевшего этого человека, индивидуально. Все, следовательно, проявления Церкви в оформлении, в действовании ее преследуют только эту цель. Больше ничем Церковь не является и не занимается. Она может прикасаться и обнимать собою любое явление: культурное, социальное, национальное и прочие, — но в них она ищет, как бы спасти людей, привести их ко Христу. Только то, что соответствует этому критерию, может считаться собственно церковным; и наоборот, если то или иное выдающее себя за «церковное» явление не отвечает этому критерию — оно к Церкви отношения не имеет, пусть даже это некая укрепившаяся идеологема, почитаемая многими как «подлинно церковная».

Церковь есть Божественное установление, она вечна и неизменна, но вместе с тем историческое бытие она проходит на земле, и поэтому она неизбежно облекается в те или иные внешние социальные, национальные и культурно–бытовые формы; но ошибка — полагать в этих формах суть Церкви, нечто необходимое, неотъемлемое по существу для нее. Для Церкви эти формы — лишь внешние соприкосновенности; Церковь к этим явлениям не сводится и ими не является. Нужно быть очень аккуратным, рассуждая с церковных позиций о патриотизме, национальном самосознании, формах государственного и общественного устройства и т. п., чтобы ими не подменить собственно церковное сознание, не мифологизировать, не профанировать его.

Вторая подмена — и это сущая беда для Церкви! — когда языческое, народное мироощущение рядится в церковные одежды. Для многих людей Церковь есть язычество православного обряда. Это явление называется «двоеверием» — когда принимается христианство, но внешне, обрядово, неглубоко, а суть религиозной жизни при этом языческая. Если брать историю Русской Церкви, то видим, что двоеверие от начала было сильно на Руси, против него боролись пастыри Церкви все время существования Русской Церкви. Каковы основные черты этого явления? Во–первых, это магизм, считающий, что главное — это правильно и точно выполнить обряд, он, как причина, автоматически повлечет за собой следствие — некий желаемый душевный или внешний результат.

Священник становится в этой системе взглядов жрецом, задача которого — точно и правильно все «сделать», а то, что он говорит, совершенно не важно. Таинства и церковные чины вместо совместного действия Бога и человека, их сотворчества, необходимо предполагающего сознательное и свободное участие человека в церковном действии, превращаются в некое волшебство, в котором совершенно не нужно принимать внутреннего участия.

Отсюда — повышенное внимание к внешнему — свечам, запискам, нательным крестикам, иконкам, источникам и совершенное игнорирование внутреннего — познания своей веры, христианской жизни. «А какую молитву читать? А куда свечку поставить? А как зажечь ее? А что написать в записке?» — все это с уверенностью, что стоит поставить свечку и подать записку — все, дело сделано: можно уходить.

Все это влечет за собой разного рода выдумки: в Церкви внешних обрядов не так–то много, и все они суть выражение молитвенного духа, внутренней жизни христианина, — а это мироощущение требует их в большом количестве, поэтому они сочиняются. Все мы знакомы с Медовыми и Яблочными Спасами (кощунство по сути — может ли быть наш Спаситель «медовым» или «яблочным»?), «крещенскими» обычаями, с трактовкой святых как регулировщиков сельскохозяйственного быта (Конон–огородник, Аким–ветродуй и проч. кощунства) и проч., и проч. Бороться с этим очень трудно, ибо это — стихия. Все церковное, к чему ни прикоснется языческое мироощущение, профанируется, извращается и опошляется.

Во–вторых, каков же вектор этого мироощущения? Все направлено не на спасение, не на общение души с Богом, а, как правило, большей частью на устроение земного благополучия. В лучшем случае — как бы не попасть в ад, чтобы и после смерти обрести нечто комфортно–благополучное. Христос совершенно не нужен, нужно, чтобы ребенок не болел, муж не пил, чтоб не сглазили, чтобы квартиру получить, разменять, — для чего, собственно, и предпринимаются все, магические по настроению для таких людей, церковные действия. Бог выступает как гарант благополучной жизни. Сам по себе Он совершенно не нужен, а нужно что–то от Него. Здесь корень увлечения в том числе и антиколдовством, широко распространенным среди языческих христиан.

Мы видим, что здесь очевидно нарушается иерархия христианских ценностей: Бог — как средство, а Церковь — как некая «белая магия», но не как ковчег спасения. Это вовсе не значит, что нужно впадать в спиритуалистическую крайность и отвергать все внешнее: нет, нужно лишь правильно расставить акценты, чтобы внешнее служило внутреннему, а не подавляло и заменяло его.

И третья, тоже очень важная и актуальная вещь. Мы с вами даем сегодня определение Церкви: что она есть и что не есть. Но усваиваются, познаются в полном своем объеме эти определения не столько рассудком, сколько жизнью в Церкви, правильной, духовной, христианской жизнью. Рассудочные определения суть только некие указатели, не более того; Церковь предполагает и требует именно жизнь, всецело выстроенную по духу Церкви. Эта жизнь нелегка. Она трезвенна, сосредоточенна, она совершенно чужда розовой восторженности, экзальтированности, мечтательности; она сурова, правдива и реальна. Она предполагает постоянное и непрестанное усилие, направленное на понуждение себя к добру, т. е. к жизни по евангельским заповедям, и на противление греху в самом себе. Эта жизнь требует большого внимания к себе, к ближним, к действиям Божиим как внутри, так и вне себя. Эта жизнь ровная, чуждая развлечений, пусть даже и церковных, чуждая публичности. А главное — она нелжива, потому что исходит из реального положения вещей, из правды о себе, о мире, о Боге; и только будучи таковой, она может принести духовный плод, ради которого она и предпринимается. А плод этот — святость (см. Рим. 6:22), — не в смысле чудесности, мистичности, апокалиптических пророчеств и т. п., а, как мы уже говорили, — в стяжании Святого Духа, Который тих, мирен, радостен, смирен, постоянен, и сладостен, и покоен, и есть Он — Дух Истины, Который наставляет человека на всякую истину (см. Ин. 16:13).

Это и есть духовная церковная жизнь; со стороны Церкви она подкрепляется непрестанным богообщением в Таинствах и всех церковных чинах, непрестанным же общением со всеми спасающимися и спасенными христианами — общением не в смысле внешнем, типа болтовни, но внутренним, глубоким, молитвенным, подлинным и истинным общением в Духе и в любви. И жизнь эта, как уже я сказал, сложна. Сам Господь говорит, что она есть — иго и бремя (см. Мф. 11:30); что путь этот — узок и тесен, и даже что многие поищут войти тем путем, — т. е. будут искать путь спасения, — и не возмогут (см. Лк. 13:24). Итак, для жизни в Церкви нужен тяжкий труд, причем нужно очень хорошо понимать, как и на что этот труд должен быть направлен.

Но многие люди не знают и не понимают этого, не хотят знать, не хотят или не могут трудиться. По этой причине происходит подмена трезвой, подлинной церковной жизни и, следовательно, здравых понятий о Церкви разными внешними вещами, которые, как и всякая подмена, облечены в церковные одежды, но имеют к Церкви лишь косвенное отношение.

Отмечу некоторые явления такого рода: прежде всего это фарисейство, т. е. сведение духовной жизни к внешнему: правилам, хождению в храм, регламентации поведения — без внутренней работы; это по сути магическое мировосприятие Церкви характерно для многих, как мы уже сказали. Затем это: