Притом надо сказать, что покаяние не охватывает всего внутреннего делания, оно — часть его, пусть важнейшая, постоянная, никогда не прекращающаяся, но не всецелая. Покаяние невозможно без живой веры в Бога, без благодарения Бога и без многого другого. Иногда утверждают, что покаяние — цель духовной жизни. Правда, покаянием должно быть растворено, по слову свт. Игнатия, всякое наше духовное делание, особенно молитва. Да и вся внутренняя жизнь как неотъемлемую часть, как некое обязательное условие должна включать в себя покаяние; но оно, как мы сказали, хоть и важнейшее, но средство. Цель же духовной жизни — богообщение, и оно, как пишет свт. Феофан, должно свидетельствоваться чувством. «Не на крыльях или не на ногах, но чувством приближаемся мы к Богу» (блж. Августин). И покаяние собственно и восстанавливает богообщение, восстанавливает это чувство: вот главное, что совершается в этом Таинстве, и вот его место в духовной жизни.

Святитель Феофан пишет, что чувство богообщения должно быть, пусть и в малой мере, но постоянным, и коль скоро оно не ощущается, нужно бить тревогу и искать его — в чем, собственно, и заключается смысл любого духовного делания. И это вовсе не то, что запрещают Св. Отцы — дерзновенно искать духовных утешений, молитвенной сладости, откровений, видений, ощущений, считая себя как бы достойными их. Чувство богообщения совсем из иной области. Бывает, что Господь утешает душу, дает ей вкусить благодати Святого Духа в полноте, чтобы мы знали и ощущали цель наших внутренних трудов, что, по очищении нас от страстей, это будет неотъемлемым нашим достоянием, и чтобы мы трудились над собою, — «очистим чувствия и узрим» (Пасхальный канон). Но мы должны понимать, что утешение от Господа в Его руке, а в нашей повседневной жизни это чувство богообщения свидетельствуется иным: прежде всего и главным образом тем, что свт. Феофан называет «ревностью о богоугождении», т. е. твердой, прочной, как смерть, решимостью несмотря ни на что, ни на какие внешние обстоятельства, ни на внутренние скорби и мрачности, — быть христианином, быть с Богом и исполнять Его волю; это чувство веры, благоговения, сыновней зависимости от Бога и желание быть с Ним. И это — фундамент, на котором стоит христианская жизнь; это дело благодати, начало богообщения, и о нем нужно иметь попечение, его искать, блюсти, возгревать, и этому служит Таинство Покаяния; если мы этого не чувствуем, то тут есть изъян в духовной жизни.

И еще об одном. Покаяние часто ассоциируется у нас с наказанием от Бога, и человек начинает себя пугать Богом: вечными муками, адом и проч. Но мы должны знать, что этого ни в коем случае нельзя делать. Нельзя себя пугать Богом. Мы сказали уже, что Покаяние — это Таинство любви Божией, в нем мы соприкасаемся с ней, а если не так, то наше покаяние неправильное.

Давайте подумаем. Мы называем Бога — Отцом: но кто такой Отец? (В нормальном порядке вещей: бывают семьи, в которых с этим словом ассоциируется, наоборот, самое ужасное, мучительное и болезненное; но мы говорим о норме жизни.) Отец дает жизнь, он заботится обо всем, он кормит и поит, он воспитывает и образовывает, раскрывает человека, вдохновляет его, радуется за него. И наказывает, конечно, когда нужно; но только это не главное в жизни: наказание ведь не может длиться всегда, оно бывает по необходимости и, выполнив свою роль, прекращается. Это — в порядке человеческой жизни; и если люди — в норме — таковы, если таково человеческое отцовство, то кольми паче Бог? Он ведь наш Небесный Отец: мы обращаемся к Нему: Отче наш, — а вовсе не: Наказатель наш, — не правда ли? И покаяние наше, и самоукорение совершается именно перед Отцом Небесным, не вжав голову в плечи, в ожидании ярости и наказания за всякую мелочь, а с сыновним доверием к нашему Отцу и Спасителю, и, даже можно сказать, Другу, ближе Которого нет. Он, если и наказывает, то с великою любовью и уж в самых крайних случаях, когда не обойтись без этого. И покаяние — это вернуться именно к Этому вот, Такому Богу, а не пугать себя Им.

То правда, что должен быть страх Божий: в любви к Богу нет места фамильярности, развязности, панибратству, вседозволенности; но страх Божий — это не боязнь надзирателя в тюрьме; это — благоговейное сыновнее духовное чувство, осознание того, кто — Он и кто — я. И потом: нам ведь дана заповедь — первая! — любви к Богу; но любви не может быть в приказном порядке, она всегда возникает в ответ на что–то, — и наша любовь к Богу откликается на любовь Бога к нам. Вспомните евангельскую «притчу притч» о блудном сыне: он и попрал любовь отчую, и ушел, и наблудил, но когда он решил вернуться, из соображений, между прочим, не духовных, а из–за голода, как поступил отец его? Он увидел его издалека и сжалился, и побежал, и обнимал, и целовал, и ни слова упрека не сказал, и почтил честью, и в первую одежду одел, и в дом ввел, и пир устроил — и это только слабые человеческие образы Божией любви (см. Лк., гл. 15). И именно она открывается нам в Таинстве Покаяния, а не боязнь наказания. Бояться больше всего нужно того, чтобы не оказаться вне Такого вот Бога, что, собственно, и есть ад и вечные муки.

Итак, вот каково церковное понимание покаяния, запомните это: не как самоистязание, но как положительное религиозное дело, т. е. совместное (от нас — покаяние, от Бога — Таинство любви) восстановление связи с Богом, любящим и милосердным Отцом Небесным. Только так понимая Таинство Покаяния, мы избежим и тех опасностей, о которых мы говорили — формализации, манипуляции покаянием, разочарования в нем и неверного понимания его как внутреннего делания.

О Таинстве Евхаристии

В прошлый раз мы говорили о Таинстве Покаяния — о том, что в этом Таинстве мы встречаемся с любовью Божиею, что Господь нас милует, очищает, исцеляет, прощает и руководит в покаянии; что покаяние – наше постоянное внутреннее делание, которым мы восстанавливаем живую связь с Богом, нарушенную и нарушаемую грехами; наконец, что покаяние не есть мазохистское самоедство, ввергающее человека в уныние и складывающее у него «комплекс вины», но оно, как и любое духовное делание, есть положительное религиозное чувство, приносящее в душу человека благодать Святого Духа, — а если это не так, то покаяние понимается неверно. И еще раз обращаю ваше внимание на это важнейшее обстоятельство. Церковь — это всегда благо, милость, любовь, крепость, бодрость, радость; все, что от Церкви подается человеку, именно это несет душе. В Церкви есть и долженствование, и запреты, но они служат именно преподанию человеку благодати Святого Духа, т. е. их цель опосредована, технична. Если — что является очень распространенной ошибкой — Церковь для нас предстает не подательницей Христовой жизни, но в первую очередь — системой запретов и долженствований, если человек рассматривается не как возлюбленное чадо Божие, но как прежде всего и только грешник — т. е. не с позиции Бога и богоподобия и членства в Церкви, а с позиции греха и смерти, — то мы подменяем благовествование зловествованием и нарушаем стройный чин христианской жизни, иерархию духовных ценностей.

И сегодня мы продолжим наше благовествование и поговорим о самом главном, что есть в Церкви, о центральной ее точке, стержне, на котором Церковь держится, о Таинстве Таинств — Святой Евхаристии. Трудно о ней говорить, это ведь величайшее чудо, совершаемое на земле. Это Таинство как бы сводит в единый центр, фокусирует всё, что происходит в Церкви, все догматы веры, всю человеческую жизнь — и не только духовную. Ради совершения Евхаристии строятся храмы, пишутся иконы, отливаются колокола, шьются священные облачения, изготавливается церковная утварь, наконец, выращивается хлеб и выделывается вино — т. е. Евхаристия, Литургия включает в себя и культурную, и производственную, и вообще всякую составляющую человеческой жизни. Литургия вобрала в себя все богатство Церкви — и богословское, и культурно–историческое, и эстетическое. Церковь всегда сознавала Литургию и совершающееся на ней Таинство Евхаристии как величайшую свою драгоценность и блюла ее как зеницу ока. Отпадение от Церкви, или церковное наказание, свидетельствуется отлучением от Евхаристии. Церковное единство выражается в совместном участии в Евхаристии.

Наша с вами принадлежность к Церкви также выявляется не только церковным мировоззрением, но — главным образом — участием в Евхаристии. Церковь евхаристична по природе, ибо она — Тело Христово. Вся повседневная жизнь христианина определяется литургическим, т. е. евхаристическим, строем Церкви. Вся духовная жизнь, по слову свт. Феофана, также должна соответствовать духу этого Таинства: какие мы на Литургии, по отношению к Богу, к ближнему, к самому себе, такими должны быть всегда. Это идеал, конечно, но видим, что и идеал определяется Евхаристией. Можно бесконечно говорить об этом, это неисчерпаемая тема. Мы же отметим основные моменты, а затем затронем некоторые исторически сложившиеся проблемы, связанные с восприятием этого Таинства.

Катехизическое определение этого Таинства таково: Евхаристия есть Таинство, в котором верующему под видом хлеба и вина преподается истинное Тело и истинная Кровь Господа нашего Иисуса Христа. Евангелие благовествует нам слова Христа: Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком (Ин. 10:10). Я есмъ путь и истина и жизнь (Ин. 14:6). Господь, желая приобщить нас Себе, дать нам эту «жизнь с избытком», избрал для этого не какой–нибудь мыслительно–интеллектуальный или эстетически–культурный способ, а способ наипростейший, наиестественнейший для человека — через вкушение. Как пища входит в нас и растворяется в нас, проникает до последней клеточки нашего организма, так и Господь захотел до самой нашей последней молекулы проникнуть нас, соединиться с нами, приобщиться нам, чтобы и мы до конца приобщились Ему. Ум человеческий отказывается и не в силах понять страшную глубину этого действия Божия; воистину, это любовь Христова, которая превосходит всякое разумение (см. Еф. 3:19).

Вот что Сам Господь говорит: Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий… Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес. Ибо хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру. На это сказали Ему: Господи! подавай нам всегда такой хлеб. Иисус же сказал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда… Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную. Я есмъ хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира. Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей–то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек (Ин. 6:27, 32–35, 47–58).

Неслыханные, невероятные слова произнес Господь. Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать? (Ин. 6:60). И не поняв этого, вернее, не «не поняв», потому что это — тайна превыше ума человеческого и ее невозможно «понять», а — не поверив, не услышав ушесами веры и любви, многие из учеников Его (с этого времени) отошли от Него и уже не ходили с Ним (Ин. 6:66), — потому что здесь душа человеческая сталкивается с великим выбором: принять Христа делом, то есть реализовать свою веру в делах и, главное, отказаться перед Христом от своего человеческого разумения, традиционных мнений и представлений о религии как о чине, внешнем, и пойти за Христом, — или, чтобы сохранить свой внутренний комфорт, свое представление о Боге — отойти от Него.