Мы призваны так соединиться со Христом, чтобы стать реально частицами, членами Его Тела — так же реально… как веточка соединена с лозой, как часть дерева составляет одно с самим деревом… то есть быть едиными с Ним не только душевно, не только в каком-то переносном смысле, но всем существом, всей реальностью бытия нашего… Мы призваны также… быть храмом Святого Духа, местом Его вселения… Мы призваны так соединиться с Богом, чтобы все наше вещество было Им пронизано, чтобы не было ничего в нас — ни в духе, ни в душе, ни даже в плоти нашей — что не было бы охвачено этим присутствием… Мы призваны, в конечном итоге, гореть, как купина неопалимая, которая горела и не сгорала. Мы призваны… стать «причастниками Божественной природы» (2 Пет. 1:4)… Мы призваны стать сынами, дочерьми, чадами Бога и Отца… Ничего из этого достичь своими силами человек не может. Мы не можем ни своими силами, ни своим желанием стать частицей этого Тела Христова, мы не можем своими силами соединиться с Духом Святым, мы не можем стать участниками Божественной природы… Способ, которым это может случиться — это таинства Церкви… Таинства являются действиями Божиими, совершаемыми в пределах Церкви, в которых Бог Свою благодать дает нам посредством… вещественного мира… В таинствах Церковь доводит до нас благодать, которую мы не способны стяжать иначе, даже великим порой подвигом, — доводит ее до нас как дар, через вещество этого мира: воды Крещения, хлеб и вино Евхаристии, миро Миропомазания… Церковь древности… говорила о трех, о пяти, о семи, о двадцати двух таинствах… Вещественный мир, хотя он порабощен греху, хотя, по апостолу Павлу, он стонет, ожидая явления сынов Божиих (Рим. 8:19-22), сам по себе он чист и безгрешен. И вот Бог берет этот мир, это вещество, его соединяет непостижимым образом с Собой, и оно нам приносит ту благодать, до которой мы не умеем подняться.

Митрополит Сурожский Антоний [272]

Глава IX. Молитва

Богослужение

В книгах по догматическому богословию обычно не говорится ни о богослужении, ни о молитве, так как первое относится к области литургики, а второе — к аскетике. Между тем существует самая тесная и прямая связь между догматами и молитвенно-литургической жизнью Церкви. По мысли священника Павла Флоренского, истинно православная догматика должна быть систематизацией догматических идей богослужения [273]. Догматика основана на Литургии, и все вероопределения родились из молитвенного опыта Церкви. «Христианство есть литургическая религия, — писал протоиерей Георгий Флоровский. — Церковь есть прежде всего богослужебное общество. Богослужение во-первых, учение и дисциплина — во-вторых» [274]. Церковь выросла не из догматических формулировок и даже не из Священного Писания, а из Литургии. В первые годы после Воскресения Христова, когда еще не было написано ни одно Евангелие, не был сформулирован ни один догмат, ни одно дисциплинарное правило, Литургия уже существовала и именно она объединяла последователей Христа в Церковь — Его мистическое тело.

В православном богослужении догматы оживают, обретают литургическую плоть. Возьмем, для примера, следующую стихиру праздника Пятидесятницы: «Приидите, людие, триипостасному Божеству поклонимся, Сыну во Отце со Святым Духом: Отец бо безлетно (вневременно, вечно) роди Сына соприсносущна и сопрестольна, и Дух Святый бе (был) во Отце, с Сыном прославляемь: едина Сила, едино Существо, едино Божество. Ему же покланяющеся вси глаголем: Святый Боже, вся содеявый Сыном, содейством Святаго Духа, Святый Крепкий, Имже Отца познахом и Дух Святый прииде в мир, Святый Безсмертный, Утешительный Душе, от Отца исходяй и в Сыне почиваяй, Троице Святая, слава Тебе» [275]. В этом песнопении кратко изложены все основные христианские догматы: о триипостасности Бога, о предвечном рождении Сына, о равенстве, единосущии и божественности Отца, Сына и Святого Духа, о сотворении мира Отцом через Сына при содействии Духа, об исхождении Святого Духа в мир через Сына, об исхождении Духа от Отца и «почивании» в Сыне.

Другой подобный пример: стихиры под названием «догматиков», исполняемые за каждой торжественной вечерней и посвященные Богородице. Вот одна из них: «Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево, кто ли не воспоет Твоего пречистаго Рождества? Безлетно бо от Отца возсиявый Сын Единородный, Тойже от Тебе, Чистыя, пройде, неизреченно воплощься, естеством Бог Сый и естеством быв Человек нас ради, не во двою лицу разделяемый (т. е. не разделяемый на два лица), но во двою естеству неслитно познаваемый. Того моли, Чистая, Всеблаженная, помиловатися душам нашим» [276]. Здесь выражена вся православная христология: вневременное рождение Сына от Отца, воплощение Христа от Девы, полнота Божественной и человеческой природ во Христе, нераздельность Личности Христа, неслитность двух природ. Отточенность и ясность богословских формулировок в лучших традициях Халкидонского Собора сочетается в этих песнопениях с высокой поэтичностью и молитвенной красотой.

В православном богослужении догматы становятся частью нашего молитвенного опыта, они переживаются нами реально и экзистенциально. Один русский иерарх, живший в нашем столетии, митрополит Вениамин (Федченков), рассказывает, что Никео-Цареградский Символ веры долгое время казался ему лишь сухим перечислением догматов и он даже не считал его молитвой. Но служение Божественной Литургии постепенно открывало ему жизненность и насущность Символа веры: «Бытие, которое сформулировано в этих догматах, есть самая настоящая жизнь души. Жизнь души заключается в причастии к той сверхъестественной жизни, о которой догматы говорят отвлеченно… Когда душа поймет это опытно… зарождается сердечное отношение к догматам, а не умственное… знание переходит в общение. При таком состоянии Символ веры окажется уже не холодным «признанием», а живым «исповеданием», горячим свидетельством внутреннего общения или сердечной любви к Богу. И тогда эти… догматические истины зажигают внутренним огнем и согревают сердце сильнее всех иных средств… И тогда Символ веры превращается в молитву, и притом гораздо более высокую и напряженную, чем многие другие молитвы… и переживается сердцем с умилением. И я видел не одного епископа, который, подклонив голову под «воздух», колеблемый над ним сослужителями (во время пения Символа веры на Литургии — И.И.), вставал после от престола в слезах. Ясно, что они не «думали» об «истинах», а причащались Жизни, Бога…» [277].

Православная Церковь всегда придавала исключительное значение богослужению как молитвенному воплощению вероучительных истин. Lex orandi lex est credendi («Закон молитвы есть закон веры») — на этом основополагающем принципе построена жизнь Православия. Православная Церковь стремится сохранить в неприкосновенности тот богослужебный чин, который сложился в Византии к XII веку, что связано с неизменяемостью и стабильностью православной догматики. Это не значит, что никаких изменений в богослужении не происходит: создаются, например, службы новопрославленным святым, но они органически вплетаются в ту литургическую ткань, которая остается неизменной с византийской эпохи.

Богослужение является ежедневной духовной школой. По мысли святителя Игнатия (Брянчанинова), христианин, регулярно посещающий церковь и внимательно вслушивающийся в чтение и пение, может научиться всему «необходимому на поприще веры» [278]. Богослужение, кроме того, является школой молитвы: оно захватывает ум и сердце человека и погружает их в ту глубину, где происходит встреча с Богом. Каждая церковная служба, каждое молитвенное слово может стать для нас встречей и соприкосновением с Живым Богом, если мы молимся внимательно и сосредоточенно, если молитва церкви становится нашей личной молитвой. Нередко, однако, слова богослужения проходят мимо нас и мы присутствуем в храме только телом, а ум блуждает на стороне — в этом случае никакой встречи не происходит и мы лишаемся того плода, который приносит участие в церковной службе.

Богослужебный язык

В Русской Православной Церкви люди сталкиваются с одной специфической проблемой, которой не существует во многих других Церквах, — проблемой малопонятности церковнославянского языка, употребляемого в богослужении. Давно раздаются голоса, призывающие отказаться от церковнославянского языка и перейти на современный язык: об этом, в частности, говорили многие архиереи в период подготовки к Поместному Собору 1917-1918 годов, а также обновленцы в 1920-1930 годах. Предпринимаются попытки осуществить такую реформу на практике, но все они оказываются неудачными: византийское богослужение «не звучит» на современном русском языке.