То же самое — в истории. Христос сравнивает Царство Божие с деревом и с закваской. Это не современные аналогии. Даже марксистские историки говорили о «революционном яде Евангелия». Он постоянно давал себя знать в виде различных оппозиционных движений.

Путь, который начертывает нам Евангелие, нелегкий. Для некоторых он выглядит неуютно, подобно движению вверх по скалам. Но нам предложен именно этот путь. И на нем придется пройти через сомнения, искания, душевные кризисы, и только воля, устремленная, как стрела в цель, поведет нас вверх.

И наконец, вы скажете: а если воля ослабеет? Да, она не только слабеет, она в общем-то доказывает свое банкротство. Тут был один вопрос: как понимать толстовское толкование Евангелия? Толстой любил слово «самосовершенствование». Слово хорошее, но бессмысленное. Никто никогда сам себя усовершенствовать не мог. Каждый из нас хорошо знает по себе, что мы поднимаемся и опять падаем. За волосы мог вытащить себя только барон Мюнхгаузен.

Одна из предпосылок начала подлинно христианского пути — это нравственная внутренняя честность. Апостол Павел показал это блестяще. Он сказал: «То, что ненавижу, то люблю. Горе мне, два человека живут во мне». И мы все это знаем. И к этому он добавил другое: если мы не можем самосовершенствоваться, то мы можем быть открыты тому движению, которое к нам идет сверху; сила благодати может действовать так, что человек, неспособный к победе, побеждает, человек, от которого нельзя было ожидать чуда, вдруг совершает чудо.

«Сила Божия в немощи совершается» — вот что говорит нам Писание[9]. В немощи. И порой чем более слабым кажется человек, тем более удивительные вещи он может совершить с помощью высшей силы. Значит, здесь так же, как в истоках, — богочеловеческий принцип. Человек идет вверх, и ему протянута рука.

Вера предполагает возможность чуда, то есть  нарушения естественного порядка вещей в любое время и в любом месте. Но как поверить в возможность явления Богородицы на Калининском проспекте (то есть в чудо столь прямое и безусловное, каковы, например, евангельские чудеса)?

О. АЛЕКСАНДР: Чудо не сверхъестественное явление в прямом смысле слова. Сверхъестествен только Тот, Кто стоит над естеством, то есть над природой. А все остальное естественно, только по-разному. Уверен, что воскрешение мертвых — это соответствует какому-то таинственному, нам неведомому естеству.

Я, например, никогда не нуждался ни в каких чудесах, хотя очень много видел в жизни всяких необыкновенных вещей, но они меня не очень интересовали. Может, это просто личное, субъективное. Со мной случались разные — я называю это словом «феномены»; так эти феномены не более интересены, чем устройство какой-нибудь голотурии[10].

Насчет Калининского проспекта? Вообразим, что некий архангел явился перед Госпланом. Все работники его падают ниц перед этим огненным чудом — что им еще остается делать? Это будет вера, ничего не стоящая, вера, порожденная страхом неумолимого факта, который сваливается на человека, как камень на голову. Это противоречит всему, что мы знаем о замыслах Творца по отношению к человеку.

Свобода и еще раз свобода. Более того, даже если бы бытие Божие было доказано с математической точностью — это противоречило бы замыслам Божиим, потому что человеку некуда было бы деться.

Я всегда вспоминаю рассказ Сартра про себя; когда он был маленьким, он прожег коврик и вдруг почувствовал, что Бог смотрит на него; и ему некуда деться, потому что он совершил это безобразие, и тогда мальчик стал ругать Бога. С тех пор он больше не чувствовал Бога. Он просто от Него сбежал, сбежал эдаким эмоциональным образом. Такой Бог, как кувалда, которая висит над нами, — это проекция наших представлений о Нем.