Требует ли вера буквального понимания того, о чем говорится в Евангелии, или события, описанные в Евангелии (особенно чудеса) должны быть истолкованы иносказательно? Допустимо ли для верующего такое отношение к тексту Евангелия, какое было у позднего Толстого (то есть такое, как ко всякому тексту)?

О. АЛЕКСАНДР: В Ветхом Завете многие описания чудес являются лишь поэтическими метафорами. Потому что Ветхий Завет, как я вам уже говорил, — это сложная система жанров, и когда там говорится, что горы скачут и прочее, не надо понимать это буквально. Это язык поэзии, саги, сказания, легенды.

Но Евангелие по своему жанру представляет совсем иное. Это текст, дошедший до нас непосредственно из круга людей, живших во времена Христа. Слова Его донесены почти с буквальной точностью. Почему мы должны сомневаться, что Он исцелил слепорожденного, когда история знает многих чудотворцев и целителей всех рангов. В Евангелии чудо не столько в том, что Христос поднял паралитика, а в том, что Христос Сам был чудом.

Я, во всяком случае, понимаю все рассказы об исцелениях вполне буквально. Может быть, какие-то отдельные моменты мы не совсем точно понимаем, скажем, чудо с гадаринскими бесноватыми, когда свиньи бросились с обрыва. Но это совсем не главное и не существенное.

Допустимо ли для веры такое отношение к текстам Евангелия, какое было у Толстого? Да, Евангелие есть книга, как я уже говорил вам, написанная людьми. Богословы изучают сейчас, как ее писали, при каких обстоятельствах, как редактировали. Существует целая наука, библеистика, которая это исследует; но она исследует оболочку, средства, при помощи которых Дух Божий и боговдохновенный автор доносят до нас самую суть. Мы должны стремиться уловить, найти этот смысл.

А Толстой ничего подобного не делал. Он брал Евангелие, Коран, Авесту и переписывал их на такой лад, будто все их авторы  — толстовцы. Я очень ценю Толстого и уважаю его поиски, но его интересовало только одно: выразить свое мироощущение, свое мировоззрение с помощью повестей, романов, трактатов, с помощью интерпретации и переделки всех священных и несвященных книг мира. Но это совсем другое. Толстой говорил о себе, о своем — он меньше всего интересовался Евангелием. Горький вспоминает, что когда он беседовал с Толстым на эти темы, он чувствовал, что Толстой уважает Будду, а о Христе говорит холодно, он не любит Его. Он был ему глубоко чужд.

Обряд кажется игрой (пусть красивой), выдумкой, чем-то внешним и необязательным по отношению к тому, что связано с мыслями о Боге, с поисками веры. Зачем вере обряд, и можно ли глубоко верить вне обрядовости? Этот вопрос возникает еще и потому, что сейчас, похоже, есть много людей, для которых не по традиции, а по собственному выбору обрядовая сторона доминирует над другими сторонами отношения к Богу («церковный формализм»).

О. АЛЕКСАНДР: Обряд, конечно, это не выдумка. Обряд, как я уже сказал, есть внешнее выражение внутренней жизни человека. Мы иначе не можем ее выразить, мы ведь душевно-телесные существа. Представьте себе, что вам очень смешно, но вам запрещают смеяться; или вы хотите выразить свое негодование, но вы не можете никак внешне его проявить.

Вы встретили человека, которого вы любите, а вам разрешают беседовать с ним только через стекло, вы не можете даже прикоснуться к нему. Сразу чувствуется изъян, ущербность.

Мы всегда выражаем все свои чувства, и глубокие, и поверхностные. И все это рождает установившиеся бытовые обряды: поцелуи, рукопожатия, рукоплескания, все что угодно. Более того, обряд служит для поэтизации, украшения наших эмоций.

Скажем, человека, который стоит над гробом, может охватить ужас, он может прийти в состояние, близкое к помешательству. Но вот начинается обряд оплакивания. Сейчас уже, правда, редко бывает, но в деревнях в Сибири я встречал такие вещи. Женщина стоит и причитает, так, как причитала ее мать, ее бабка… Я наблюдал, как этот речитатив, это пение не гасили ее эмоции, а просветляли, делали совсем иными. Если кто из вас бывал на церковном отпевании — хотя это у нас и не всегда красиво совершается — но все равно это совсем иное, чем когда человека просто несут, а потом куда-то засовывают и все. Во время отпевания вдруг что-то снимается, эмоции поднимаются ввысь. Вот что такое обряд.