Что же стало стимулом? Это происходило в начале века. Он приехал на конференцию социал-демократов в Дрезден и в перерывах между заседаниями ходил в Дрезденскую галерею, где выставлена Сикстинская Мадонна. Он часами стоял перед ней, и в это время что-то ему открывалось. Это был первый толчок в его повороте к христианству. Потом, много лет спустя в эмиграции, будучи уже известным богословом и глубоким мистиком и философом, он захотел прийти и вновь посмотреть на эту картину, но когда пришел, она его совершенно не взволновала. Тогда через нее он получил какой-то импульс, а потом — нет.

Художественные произведения, живописные или скульптурные, — это элемент диалога Вечного с человеком; они не существуют сами по себе, здесь есть какая-то связь с судьбой человека. Я даже знаю людей, которых потрясали и глубоко меняли их внутреннее состояние произведения, художественно не очень высокие. Все прекрасное божественно. И известный рассказ «Выпрямила»[51], в котором человек духовно воспрял, посмотрев в Лувре на Венеру Милосскую, хотя, может быть, далеко не все восхищаются ею, тоже говорит об этом.

Красота — она причастна божественности, и если вы выносите эту красоту из своего сердца, не думайте, что вы ее творцы. Те, кто занимается искусством, являются проводниками некоего духовного поля, которое Бог вкладывает в них. Поэты, художники называют это вдохновением. Вдохновение позволяет мастеру создать произведение, порой превосходящее его уровень, уровень его сознания, его возможностей! Многие писатели сами удивлялись тому, что смогли написать то, что вышло из-под их пера. Отсюда пафос известного стихотворения Алексея Константиновича Толстого: «Тщетно, художник, ты мнишь, что твоих ты творений создатель». Это очень глубокое стихотворение.

Поэтому не важно, что изображено на картине, но важно, какой  дух проходит через вас. Дух Божий может проходить, но не всегда. Это подобно прохождению солнечного света через стекло. Дух Божий — это солнце, стекло — это наша душа.  Но если стекло закопченное, запачканное, много ли света пройдет? Очевидно, надо, чтобы это стекло было подходящим. Но шанс всегда есть.

Как Вы понимаете страх перед Богом?

O. АЛЕКСАНДР: Тут есть два аспекта. Один аспект — это высочайшее благоговение человека перед Вечностью, трепет, который может вызвать, например, огромное море, звездное небо,  мысль о космосе, высокая гора со сверкающей вершиной. Человек в эти минуты переживает трепет и даже страх! Кто из вас бывал в горах, тому, может быть, знакомо такое чувство: когда смотришь вверх — и вот это молчание, безлюдное, безжизненное, и бывает, что мурашки по коже… Такое же чувство испытываешь иногда, когда слушаешь музыку. Вот это и есть трепет, трепет перед великим, перед величайшим!

Это первый аспект. А второй — это страх потерять… потерять любовь к Богу; она может быть потеряна так же, как любовь к человеку. Она как цветок, как растение: вот вы любите человека (я имею в виду мужчину или женщину), а потом вдруг это прошло — вы испортили, засушили растение, его нельзя восстановить, произошел необратимый процесс. Это страшно.

То же самое с отношением человека к Богу: надо его беречь, надо его культивировать, для этого вся религия существует — чтобы культивировать и оберегать видение Вечности, любовь к Вечности. «Привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов»[52]. Нельзя бросаться этим, нельзя думать, что это все человеку дается легко! Это как высшее познание, как дар, как талант. Вот почему должны быть бережность и боязнь потерять, нарушить... Знаменитый американский психолог и философ Вильям Джеймс признавался, что в юности, в студенческие годы в нем было чувство реальности какого-то Высшего Начала, его присутствия рядом, хотя он и не был ортодоксальным христианином; но потом он это чувство потерял. И он пишет о том, какую испытывал горечь, какая была пустота в его жизни, когда это пропало.

Перед любым объектом может стоять вопрос о жизни и смерти или о смысле жизни, в частности, и перед Богом. И как Он может ответить на такой вопрос?

O. АЛЕКСАНДР: Видите ли, я вам сразу скажу, что в науке есть такая серия вопросов, которые называют некорректными, то есть они не соответствуют природе предмета, который мы изучаем. Почему? Потому что у нас нет оснований полагать, что мы можем даже вообразить себе этот объект. Когда говорят об искривлении пространства или об относительности времени — мы даже этого до конца не понимаем. А ведь это, в конце концов, творение Божие; но когда речь идет о Боге, мы знаем только то, что нам  открыто; а такие вещи нам не открыты.