Как–то в Москве одна замечательная женщина Надежда Николаевна Ладыгина воспитывала обезьянку шимпанзе. А потом у нее родился сын, и она написала прекрасную книгу, которая вышла перед войной, «Дитя шимпанзе — дитя человека». Там, в одной из таблиц она сравнивает, что общего у них, что отличает их. Чувство юмора у ребенка пробуждается, у шимпанзе — нет. Когда шимпанзе смеется, это просто рефлекторная реакция на удовольствие, на щекотку.

Поэтому свежий, новый, острый подход к библейской фактуре в древнерусской литературе вполне оправдан, и он заставлял людей, которые слушали и читали протопопа Аввакума, свежими глазами увидеть тексты, которые к ХVII веку, начиная со времен крещения Руси, уже стали чем–то привычным, они как–то уже перестали замечаться.

Подобную же цель преследовал современник протопопа Аввакума, но человек совершенно иного склада, Симеон Полоцкий. Симеон Полоцкий хотел открыть Библию заново, вскрыв ее поэтические свойства. Симеон Полоцкий был родом с Запада, из Белоруссии, служил при Алексее Михайловиче, был прославлен как поэт, как создатель придворных пьес. Он написал парафраз к Псалтири. В предисловии он пишет, что псалтирь — это поэтическое произведение, что это поэзия, поэтому он имеет право переложить ее на стихи, точно и близко к подлиннику. Знаменитый художник Симон Ушаков сделал гравюры к этой книге. Она вышла и пользовалась на Руси большой популярностью.

Но в другом отношении Симеон Полоцкий приближался к протопопу Аввакуму — своему антагонисту по идеологии. Потому что старообрядцы и западники были достаточно чужды друг другу. Это были разные миры внутри древнерусской культуры. Симеон Полоцкий отнюдь не одобрял старообрядцев.

Он писал пьесы на библейские темы. Их ставили при дворе Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. В частности, пьесу–комедию о блудном сыне. Евангельская притча превращалась в актуальное событие. Как–то я видел западный фильм о блудном сыне. В этом фильме отец — почтенный современный бизнесмен в прекрасном костюме, в замечательном домике. Сын его — искатель приключений, может быть, хиппи, идет автостопом, ищет себе приятелей, потом он в каких–то там ночных кабаре… Все на современном плане. Это то же самое, что делал Симеон Полоцкий в своих пьесах, которые ставил в ХVII веке при царском дворе. Для чего это нужно? Чтобы вечный смысл Писания все время перевоплощался в какие–то новые формы, национальные и эпохальные формы, соответствующие эпохе, и чтобы люди всех сословий и званий могли понять великую весть, которую нам несет Библия. Спасибо.

БИБЛИЯ И ЛИТЕРАТУРА ХVII ВЕКА

Итак, мы с вами продолжаем наше путешествие по векам и по жанрам, в которых отражалась библейская традиция на протяжении истории.

ХVII–й век! Это был потрясающий, грозный, чреватый многими великими и трагическими событиями век. Это был век протопопа Аввакума, патриарха Никона, Ришелье… В России его называли «бунтарчным» веком — век Кромвеля, английской революции, смутного времени в России, век, когда жил еще Шекспир (в ХVII веке был написан «Гамлет»); век, когда эпоха Ренессанса уже пережила свой кризис и чувствовалось приближающееся веяние иных, трагических перемен; век, когда начало бушевать барокко, с его тревожной динамикой и подвижностью. И естественно, что именно этот век сумрачного Тинторетто, этот век был очень чуток, особенно чуток к Священному Писанию, к тем его грандиозным страницам, которые, подобно фрескам, навсегда врезались в сознание и память человечества.

Три имени хочу я сегодня напомнить вам… Среди них первый — Гуго де Гроот, голландец, который был известен как Гуго Гроциус (латинизированная форма его имени), или просто Гроций, человек, имя которого и сейчас является важнейшим в том смысле, что он заложил основы международного права. Его книга о международном праве есть на русском языке и издана тридцать лет назад, в 56–м году, книга «О праве войны и мира».

Но мало кто знает, что Гуго Гроций был одним из крупнейших исследователей Библии, человек, который по–своему начал новую эпоху в библеистике.

Судьба его была удивительна. Это поистине был вундеркинд, человек, родившийся в Нидерландах в семье образованного муниципального, впоследствии университетского, деятеля. Он окончил университет уже в четырнадцать лет! Владел множеством тогдашних наук, языков и степень докторскую получил в шестнадцать лет. И в это же время Гуго Гроций написал свое первое художественное произведение на библейскую тему: «Адам в изгнании». Это была юношеская драма, трагедия, написанная по образцу любимых Гроцием трагедий римского философа и писателя Сенеки: философские трагедии, в которых было мало действия, много размышлений, длинные монологи. Гроций не включил в свои собрания сочинений эту юношескую поэму, однако она оказала огромное влияние на всю литературу ХVII века и на важнейших ее представителей — на Йоста Вондела и Мильтона.

Гроций был человеком, в чем–то похожим на Дон Кихота. Даже на портретах этот худощавый человек с остроконечной эспаньолкой напоминает нам Дон Кихота. И жизнь его была похожа на приключения странствующего рыцаря. Он становится адвокатом, когда ему еще не было двадцати лет и совершенно юным получает огромную популярность в Нидерландах. Изучает различные науки, занимается философией, богословием, филологией, юриспруденцией.

В это время в Нидерландах бушует религиозно–политическая война. В то время эти войны охватили всю Европу, включая Россию. Не надо думать, что раскол, старообрядчество и определенным образом связанное с ним восстание Разина и другие мятежные события ХVII века, что все это какие–то изолированные факты истории, скажем, принадлежащие только нашей стране. Нет. Тогда поколебались основы всей христианской Европы. И религиозные войны, которые бушевали на Западе, по–своему имели место и в России.

В Голландии быстро распространялась строгая кальвинистская доктрина. Дело в том, что, когда пошатнулась старинная, исконная, выверенная, но уже ставшая несколько склеротичной, система церковная, католическая, когда пришли на ее место вольные течения протестантизма, после первого глотка религиозно–церковной свободы стало быстро наступать отрезвление. И стало ясно, что человек в массе своей нуждается в церковной структуре. Разрушив старую, отказавшись от нее, необходимо было строить новую. И вот с этим замыслом и с этой практикой выступил Жан Кальвин, женевский религиозный диктатор. Если кто–либо из вас знает о нем мало, найдите недавно вышедную книгу Стефана Цвейга «Совесть против насилия» (она вышла в переводе, по–моему, в прошлом году). Там дается, правда, я бы сказал, несколько утрированный, омраченный, и без того сумрачный образ Кальвина.