От него осталось пять объемных томов сочинений. Первый том составляет его публицистика, в том числе его блестящий очерк о французском мыслителе Ренане. Второй том — богословские, историко–религиозные статьи, в том числе блестящая работы «Догматика и этика» — короткая, но четкая, где он показывает, что этика (как у нас теперь часто думают) не может висеть в воздухе, что она обязательно уходит корнями в религиозное обоснование; что человек не может найти для этики оправданий в природе, в логике, в законе, в выгоде, наконец: потому что в одном случае выгодно, в другом нет, в одном случае соответствует природе, в другом нет. Поэтому этические принципы имеют происхождение в высшей духовности. Третий том — это метафизика Древней Греции, четвертый том — учение о Логосе. И, наконец, «История древней философии». Как утверждают большинство наших философов и историков русской мысли, Трубецкой не полностью сумел выразить свой взгляд, не до конца он осуществился. Но все основные принципы были заложены. Те из вас, кто любит ясную, хорошую мысль, кто любит свободное, открытое понимание действительности, получит огромную радость, когда будет читать произведения Сергея Трубецкого. Он пишет несложно, четко, прозрачно, как и его друг, Владимр Соловьев. Я надеюсь, что в ближайшем будущем Сергей Трубецкой будет у нас издан (поскольку у нас с вами все время так получается, что после моего рассказа о философах выходят их книги).

И вот он умер. В Университете было создано Общество его имени. На этом Обществе выступали разные люди, вот у меня тут несколько выступлений, в том числе Вернадского. Есть тонкое замечание тогда приват–доцента Сергея Николаевича Булгакова. Выступая, Сергей Николаевич сказал: «Я мало знал Трубецкого, но его звезда ярко светила на моем духовном небосклоне, указывая путь. В ту пору, когда я переживал ломку мировоззрения, проходя свой длинный путь от марксизма к христианству, князь Трубецкой, в числе других религиозных мыслителей, являлся той крепкою и мужественной опорою, которая так нужна человеку, пробивающемуся сквозь чащу современного неверия или, чаще всего, религиозного индифферентизма». И еще Булгаков сказал о том, что драгоценным у князя Трубецкого было его христоцентрическое мировоззрение. То есть для него во Христе открывалось самое главное, что только содержится в христианстве. Но при этом он приводил слова Сергея Николаевича Трубецкого об Откровении и критике: «Твердо убежденный, — пишет князь Трубецкой, — что Откровение никогда не может перестать быть Откровением, я не боюсь истории и не поворачиваюсь к ней спиной. Напрасно думают оградить христианство, выделяя его из истории, но можно таким путем только соблазнить тех, кто обратятся к фактам и увидят, что оно есть средоточение истории. Христианство живет и действует на земле, оно выросло на земле из семени горчичного, оно росло и будет развиваться, доколе не придет в полноту возраста Христова». Тем самым, по словам Булгакова, князь Трубецкой стал русским преемником греческих, египетских, сирийских Отцов Церкви, которые учили о значении разума, знания, науки, философии для осмысления христианского мировоззрения.

Евгений Николаевич Трубецкой был человеком несколько иного склада, он не был так увлечен метафизическими проблемами, но влияние на него Соловьева было столь же сильным, что ему даже приходилось от этого влияния освобождаться. В результате этой внутренней борьбы за свою самостоятельность как мыслителя, ученого Евгений Трубецкой (тоже профессор Московского и Киевского университетов) пишет двухтомную глубокую, насыщенную огромным фактическим материалом работу об общественно–религиозном идеале западного христианства. Я напомню вам, что Соловьев считал, что христианство должно осуществить на земле теократию — боговластие, некий идеальный строй, в котором божественные законы будут основой общества. Насколько это оправдано, Евгений Трубецкой пытался понять через историю и рассмотрел в этом ключе два пункта: учение блаженного Aвгустина о государстве и учение папы Григория VII, создателя теократической папской державы в ХI веке.

В то время жила в Москве красавица, богатейшая женщина, Маргарита Кирилловна Морозова. У нее было несколько домов на Aрбате, в частности, один дом с прекрасным залом в Мертвом переулке. Она глубоко полюбила князя Евгения. Эта любовь так и осталась платонической, между ними ничего, в общем, не осуществилось, кроме искренней духовной привязанности. Но я упоминаю об этом чисто личном моменте, потому что он сыграл для русской философии огромную роль. Маргарита Кирилловна была богатая женщина, и она предложила князю Евгению финансировать религиозно–философское издательство и проводить в ее доме религиозно–философские вечера.

Там, в Мертвом переулке, стали собираться лучшие, молодые тоггда, представители русской религиозной мысли и масса слушателей. Дом красивыйй, старинный, залы с угощением для гостей, со специальным помещением для лекций, дискуссий; стены увешаны иконами, тогда еще только–только открываемыми. В эти годы (в начале XX века) реставраторы впервые открыли для себя и для мира яркую политру древнерусской иконы. Ведь до этого считалось, что икона — это что–то черное, черные лики (как вы знаете, эта чернота происходила просто от химических процессов, от потемнения олифы, которой покрывалась икона). Так вот, висели отреставрированные иконы, и там происходили беседы, доклады, читались рефераты. Там ковалось то универсальное русское религиозно–философское движение, которое было потом революцией уничтожено, физически уничтожено, но часть которого успела выплеснуться на Запад и создать там свою школу, духовное наследие которой к нам теперь возвращается.

На собраниях Общества обсуждали самые разные вопросы, а издательство решили назвать «Путь». И в этом издательстве впервые появился двухтомник Евгения Трубецкого о Соловьева (это и его биография, история его жизни и история его мышления; Трубецкой с ним как бы и не расставался). Трубецкой показывает в книге, в чем они едины, в чем они расходятся. В издательстве «Путь» впервые вышла книга Флоренского «Столп и утверждения истины», том собрания сочинений Киреевского, впервые изданы сочинения Чаадаева. Можно без конца перечислять книги, которые вышли радениями Маргариты Кирилловны, это целая библиотека, которая драгоценна и сейчас.

Под редакцией Трубецкого выходили очень серьезные книги, и, когда уже началась революция, он суммировал свое мировоззрение в книге «Смысл жизни». На титульном листе он поставил знак издательства «Путь», хотя само это издательство было уже ликвидировано в буре революционных лет. Тогда же в издательстве «Путь» вышла его небольшая книга «Два зверя».

Кто эти два зверя? Это два чудовища — чудовище реакции и чудовище разнузданной тирании «слева» (так называемой «слева»). Он говорил, что эти два зверя одинаково опасны для любой страны, и для России особенно. Но самыми яркими произведениями его этого периода, вышедшими в издательстве «Путь», были несколько брошюр, положивших начало осмыслению древнерусской иконописи вплоть до наших дней. Именно от этих трех брошюр начинается совершенно новое понимание иконы. Брошюры называются: «Умозрение в красках», «Два мира древнерусской иконописи» и «Россия в ее иконе».

Очень интересно основное видение Евгения Трубецкого. Он говорит о том, что мир — это мир пожирания. Он вспоминает, как видел кинокадры о водяном жуке, который пожирал все, что находилось в аквариуме. «Это мне напомнило нашу жизнь», — говорит он (он написал это во время первой мировой войны). Железная военная машина пожирает все — и неужели жизнь такова? Неужели человек обречен так существовать? Дух человеческий открывает иное царство, иное видение, и это видение гениально запечатлели древнерусские иконописцы. И для нас открылось новое, когда сняли оклады, ризы, когда промыли иконы. Он говорит о том, что ризы — это результат благочестия, но примитивного, вульгарного: икона стала темная, ее надо было украсить, чтобы повесить. Он говорит: как бы выглядела Мадонна Рафаэля или Боттичелли, если бы ее одели в ризу? Можно ли это себе представить? Нет. A как же мы одели Владимирскую Богоматерь, Троицу в ризу! Действительно, для Трубецкого, как и для многих людей, это было откровением. Иконы, прежде бывшие лишь мрачными, темными пятнами на фоне позолоченных риз, заиграли всеми небесными красками, и выяснилось, что каждая краска имеет свою особенность; что солнечный свет обозначен золотом, а напряженность духа — алым цветом; что все эти линии, которые художникам–передвижникам казались просто неумением рисовать, — символы, как бы ноты таинственного видения, которое пришло к святым и которое передавалось через символику и музыку, художественную музыку иконы.

Икона открывает перед нами небесный мир — мир света, красоты; мир, противостоящий нашему черному миру, миру смерти и вражды. И в этом — виденье света и гармонии.

То, что Сергей Николаевич называл всеединством, соборностью, для его брата стало духовной мистической реальностью, которая отображена в иконописи. И он подчеркивал, что в древних храмах, которые сохранили первоначальную роспись, существует некое единство всей композиции и все движения, все лики, все руки святых обращены к одному центру — это гармония мира. Она дана была людям. Но она была потеряна, стены были закрашены, исчезли краски, золотые купола, вознесенные к небу, заменились шариками на тонких ножках, шпилями — это утрата видения. И то, что Трубецкой это уже сознавал и говорил об этом людям, — было знаком перехода не только к иному восприятию иконы, но и — мира в целом. И если говорить об аскетизме древнерусской иконы, то аскетизм здесь не мрачный, не тот, о котором говорил Василий Васильевич Розанов («темный лик»), а это преодоление злобы мира сего.

Евгений Трубецкой пишет множество памфлетов, статей, и он все время утверждает смысл против бессмыслия. Мировая война, революция, гражданская война — это все бессмыслие, а смысл — это любвединство. Такова была его главная точка зрения, его ощущение. Если мы разобьем картину на куски, она лишается смысла; если мы разобьем статью на куски — она лишается смысла. Только целостный организм имеет смысл. Если мы отрежем от организма часть, то он умирает, потому что он бессмыслен. Вот таково органическое единство мира.

Евгений Трубецкой верил в то, что страна должна пройти через тяжелые очистительные страдания. В это время его друзья уже покидали отечество, но он мечтал только о том, чтобы умереть на родной земле. И так это случилось. Он уехал на юг, примкнул к Белому движению и умер в Новороссийске от тифа в 1920 году. С этого времени его произведения больше не переиздавались, имя его было вычеркнуто из истории русской культуры, и только сегодня он и его брат начинают к нам снова возвращаться.

Это самый краткий абрис того, что можно было рассказать об этих замечательных людях.