Бегай от людей, молчи, пребывай в безмолвии: таковы три ступени исихии. Первая ступень связана с пространством: «бегай от людей», значит, избегай их внешне, физически. Вторая тоже внешняя: «молчи», то есть «не разговаривай». Однако ни то, ни другое еще не делает человека исихастом: можно «убежать» от всех и не произносить ни слова, но при этом «кипеть» от постоянного смущения и беспокойства. Чтобы достичь подлинного безмолвия, необходимо перейти со второго уровня на третий, от внешней к внутренней исихии, от «неговорения» к тому, что св. Амвросий Медиоланский определяет как negotiosum silentium, [ [159]] т. е. к деятельному и созидательному безмолвию. Подобные три уровня различал и св. Иоанн Лествичник: «Затворяй дверь кельи для тела, дверь уст — для бесов, а внутреннюю дверь души — для лукавых духов». [ [160]]

Различение уровней исихии исключительно важно для отношения исихаста к обществу. Человек может сменить место жительства, переселиться в пустыню, но сердцем пребывать в толчее большого города, и напротив, телом можно пребывать в городе — и хранить исихию в сердце. Дело не в том, где мы находимся, а в том, что при этом происходит у нас в душе.

Правда, некоторые писатели христианского Востока, особенно св. Исаак Сирин, были склонны думать, что внутренняя исихия невозможна без внешнего уединения. Но это отнюдь не всеобщая точка зрения. В Изречениях пустынных отцов есть рассказы о мирянах, без остатка отдавших себя деятельному служению в мире, но духовно равных пустынникам и отшельникам. Таков, например, некий врач из Александрии, который за свое благочестие почитался «подобным» самому св. Антонию Великому. [ [161]] Св. Григорий Синаит отказал в постриге своему ученику Исидору, более того, отправил его с Афона назад, в Фессалоники, поддерживать своим примером и наставлением группу мирян, чем и подтвердил в очередной раз, что вполне возможно жить в городе хранить тишину в сердце[ [162]]. Наконец, современник Синаита, св. Григорий Палама, недвусмысленно утверждал, что заповедь св. Павла «непрестанно молитесь» (Фес 5, 17) относится ко всем без исключения христианам[ [163]].

Здесь уместно будет напомнить, что греческие аскетические писатели, например, Евагрий или св. Максим Исповедник, говоря о «деятельной жизни», имеют в виду буквально понятое «служение миру», например, проповедь, учительство, социальную деятельность и т. п., духовную брань со страстями и стяжание добродетелей. В этом смысле многие отшельники и затворники ведут, главным образом, «жизнь деятельную». С другой стороны, немало людей, безраздельно посвятивших себя деятельному служению миру, обладают даром сердечной молитвы, и их с полным правом можно назвать «созерцателями». Полнота боговидения возможна как «посреди городов», так и «в горах и кельях», со всей определенностью утверждает св. Симеон Новый Богослов. По его убеждению, люди, состоящие в супружестве, занятые мирскими делами, обремененные заботой о детях и домашнем хозяйстве, тем не менее способны восходить на духовные высоты. У св. Петра была теща, но тем не менее, Господь взял его на Фавор и удостоил созерцать славу Преображения. [ [164]] Опять–таки, дело не во внешнем положении, а во внутренней расположенности.

Если же можно жить в городе и быть исихастом, значит, всегда найдутся люди, которым удается хранить внутреннее безмолвие, хотя обязанности заставляют их говорить почти непрерывно. По словам аввы Пимена, «иной человек, кажется, молчит, но в сердце своем осуждает других; такой непрестанно говорит. А другой с утра до вечера говорит и между тем соблюдает молчание; потому что он ничего не говорит без пользы». [ [165]] Это впрямую относится, прежде всего, к служению старцев, например, св. Серафима Саровского или живших в России в XIX веке оптинских духовников. Призвание вынуждало их принимать нескончаемый поток посетителей — десятки или даже сотни человек в день — и, тем не менее, они не теряли внутреннего безмолвия. Напротив, именно благодаря исихии они могли вести и направлять других. Каждое слово, которое говорили они посетителям, было «со властью», потому что было словом, вышедшим из молчания.

Иоанн Газский в одном из своих ответов проводит четкое различие между внутренним и внешним безмолвием. Некий брат, живущий в общине, полагая причиной своего беспокойства и рассеянности вверенное ему послушание монастырского плотника, однажды спросил, не сделаться ли ему отшельником и «упражняться в безмолвии, о котором говорят Отцы». На что Иоанн возразил: «Что касается до молчания, о котором говорят Отцы, — ты не знаешь, да и многие не знают, в чем оно состоит. Не в том состоит молчание, чтобы молчать устами; ибо один человек говорит тысячи слов полезных, и сие вменяется ему в молчание; другой скажет одно праздное слово, и оно вменяется ему в попрание учений Спасителя, ибо Он Сам сказал: имате воздати слово в день судный о всяком праздне слове–си, исходящем из уст ваших. (Мф 12, 36)»[ [166]].

(4) Исихия и нищета духа. Внутренняя тишина, когда мы понимаем ее как «хранение сердца» и «возвращение в себя», знаменует переход от раздробленности к единству, от разбросанности — к цельности, простоте и духовной нищете. Евагрий называет такое состояние «совлечением ума». Эта сторона исихии раскрывается в другом определении, принадлежащем Иоанну Лествичнику: «Исихия есть отложение помыслов»[ [167]], по сути, перекликающемуся со словами Евагрия: «Молитва есть отрешение ума от всяких помыслов». [ [168]] Следовательно, путь исихии — это всегда путь «самоопустошения». Пока УМ не «совлечет» все зрительные образы и человеческие понятия, он не может предаться чистому созерцанию Божественного. Поэтому исихастом в подлинном смысле слова становится лишь тот, кто перешел от праксиса к теории, от деятельной жизни к созерцательной.

Св. Григорий Синаит противопоставляет исихаста «деятелю» (praktikos) и далее пишет об исихастах, которые «… имеют достаточно сил быть в одном Боге и молясь Ему сердечно, удерживаться от помыслов»[ [169]] Таким образом, исихаст не избегает встреч и бесед с людьми, но способен в своей молитвенной жизни уходить от образов, слов и «рассуждений» — «восходить превыше чувств к чистому безмолвию»[ [170]].

Это «чистое безмолвие» именуется «духовной нищетой», однако оно не сводимо к «отсутствию» или «лишению». Действительно, исихаст, насколько это вообще возможно, стремится «совлечь» ум от всех человеческих представлений, но цель этого самоопустошения исключительно творческая — оно наполняет всеохватным чувством Божественного Присутствия. Об этом превосходно сказано у св. Григория Синаита: «Что говорить много? Молитва есть Бог, производящий все во всех»[ [171]]. Молитва есть Бог. Не то, чего я достигаю, но то, что творит во мне Он — «… не я, но Христос во мне» (Гал 2, 20). Суть исихастского делания очень точно передают слова Предтечи о Мессии: «Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин 3, 30). Исихаст отказывается от «деятельности» не для того, чтобы предаться праздности, но чтобы войти в действие Божье. Его безмолвие не отталкивающее, не пустое, — пауза между словами или передышка в затянувшейся речи, но полновесное и созидательное. Это напряженное, чуткое внимание, бдительность, трезвение и, прежде всего, вслушивание.

Исихаст par excellence — тот, кто умеет слушать, кто открыт присутствию Другого: «Остановитесь и познайте, что я Бог» (Пс 45 [46], 11). По слову св. Иоанн Лествичника, «Исихаст тот, кто явственно вопиет: готово сердце мое, Боже (Пс 56 [57], 8). Исихаст тот, кто говорит: аз сплю, а сердце мое бдит» (Песн 5, 2)». [ [172]] «Возвращаясь в себя», исихаст вступает в тайники своего сердца дабы в предстоянии пред Богом, расслышать неизреченные слова своего Создателя. «Когда молишься, — советует современный православный автор из Финляндии. — оставайся безмолвен, пусть говорит молитва»[ [173]] — точнее, пусть говорит Бог. Человеку… долж–i пребывать в безмолвии, один Бог да глаголет». [ [174]] Вот на, цель всех устремлений исихаста. Таким образом, исихия означает переход от «моей» молитвы к молитве Божией во мне или, по терминологии святителя Феофана Затворника, от «трудовой» или «делательной» молитвы к молитве «само–действующей» или «самодвижной». Подлинное внутреннее безмолвие, исихия, в глубочайшем смысле этого понятия, есть непрестанная молитва Святого Духа в нас. «Когда вселится в ком из людей Дух, — пишет св. Исаак Сирин, — тогда не прекратит он молитвы: ибо сам Дух молится всегда (Рим 8, 26). Тогда и в сонном, и в бодрственном состоянии человека молитва не пресекается в душе его, но ест ли, пьет ли, спит ли, делает ли что, даже и в глубоком сне, без труда издаются сердцем его благоухания и испарения молитвы»[ [175]].

В другом месте св. Исаак уподобляет переход к самодвижной молитве входу в открытую ключом «клеть», а саму молитву — безмолвию благоговейно застывших перед хозяином слуг. «Молитвенные движения языка и сердца суть ключи (… ). А что после сего, то уже есть вход в сокровенные клети. Здесь да умолкнут всякие уста, всякий язык; да умолкнет и сердце — этот хранитель помыслов, и ум — этот кормчий чувств, и мысль–эта быстропарящая и бесстыдная птица, и да прекратится всякое их ухищрение — все сие да прекратится потому что пришел Домовладыка»[ [176]].

В нынешнем веке исихия как вхождение в Божественную жизнь может быть лишь ограниченной и несовершенной. Это эсхатологическая реальность, вся полнота которой осуществится только в Веке Грядущем Говоря словами св. Исаака, «Безмолвие есть таинство будущего века». [ [177]]

Исихия и Молитва Иисусова

Итак, исихия есть обобщающее определение «сердечного безмолвия» как такового, поэтому оно охватывает множество разных форм молитвы[ [178]]. Однако практически все православные авторы последних столетий подразумевают под исихией, прежде всего, призывание Имени Иисусова. В некоторых случаях, хотя и с меньшим основанием, понятие «исихазм» употребляется в более узком смысле — как именование психофизической техники и дыхательных упражнений, иногда сопровождающихся произнесением Иисусовой молитвы. [ [179]]