В середине того же века св. Киприан Карфагенский делает это различие более зримым. Он говорит о «крас–ном и белом мученичестве». «Красное» — мученичество крови, пролитой во времена гонений, «белое» — мученичество жертвенного сострадания и дел милосердия в мирные времена[ [240]]. Ирландские мистики пошли еще дальше. У них появляется идея «красного», «белого» и «зеленого» мученичества: «красное» — это пролитие крови во имя Христово, «белое» — отказ ради Христа от всего, что дорого, т. е. согласие на жизнь странника, паломника, добровольного изгнанника, «зеленое» мученичество означает «освобождение от дьявольских похо–тей постом и трудами», т. е. путь аскезы в повседневной жизни. [ [241]]

Оригеново понятие «тайного мученичества» нашло воплощение в монашестве IV века. Около 311 г., во время гонений при императоре Максимине, «отец монашества» св. Антоний Великий оставляет пустыню и идет в Александрию, чтобы поддержать мучеников в их испытаниях, готовый и сам, если будет к тому призван, пострадать вместе с ними. Однако его призвание было иным, и потому, когда гонения закончились, он вернулся в пустыню и умножил аскетические подвиги, «каждый день терзаемый, подобно мученику, своей совестью», как пишет его биограф св. Афанасий[ [242]]. «Отдай кровь и прими Духа[ [243]]» — говорили монахи первых веков. Дар Утешителя стяжается только «мученичеством совести», каждодневной смертью аскезы. «Отказаться от своеволия — все равно, что пролить кровь», — учит св. Варсануфий. [ [244]] Святость, как утверждает Евагрий Понтийский, требует внутреннего мученичества: «Не думай, что можешь стяжать добродетель без борьбы до пролития крови»[ [245]]. Монашествующие становятся мучениками внутри «благополучного» христианского мира, не подвергающегося более гонениям извне.

Однако аскетический путь тайного мученичества предназначен не только для монашествующих. Те, кто избрал семейную жизнь, тоже призваны к мученическому подвигу[ [246]]. Общность совместной жизни супругов и детей требует того самого отсечения своей воли, которое св. Варсануфий называл «пролитием крови». Взаимная любовь, ликующая и самозабвенная, вместе с тем не может не быть жертвенной. Такое представление о семье предельно четко выражено в православном таинстве венчания. Да, в молитвах говорится о радости, но это радость креста, «радость, ею же возрадовалась св. Елена, обретя крест». Кульминация таинства — коронование жениха и невесты венцами. Это венки победителей, предназначенные для тех, кто восторжествовал над греховными страстями, и вместе с тем — мученические венцы, ибо без внутреннего мученичества, без Добровольного согласия страдать вместе с другим настоящего супружества быть не может. Недаром, когда нововенчанная пара трижды обходит алтарь, священ, ник несет перед ней крест [247], а хор поет тропарь святым мученикам.

Супруги, равно как и монашествующие, призваны к несению креста, мученичеству совести. То же относится и к людям бессемейным — не к тем, кто добровольно избрал путь девства, но к живущим в одиночестве потому, что им по разным причинам не удалось создать семью. В современном западном обществе таких людей становится все больше; конечно же, немало их и в наших приходах. В православной традиции блестяще разработано богословие монашеской жизни; столь же глубоко осмыслены богословские измерения семьи, но у нас почти нет богословия безбрачия. Что же мы можем сказать людям, оказавшимся в этой ситуации?

Во–первых, думается, мы могли бы помочь им понять, какой смысл приобретают для них те две черты мученичества, о которых шла речь выше — добровольное принятие и сопричастность. Живущие в безбрачии вовсе не были от рождения «предназначены» к бессемейной жизни; но только если они примут свою ситуацию, то, что поначалу казалось злом, может обернуться благом. В вынужденном одиночестве открываются безграничные возможности «бытия — для — других». Свобода от обременительных «уз», которой, как иногда кажется, наслаждается холостяк, может стать источником деятельного соучастия в жизни ближних, служения им. Чем больше у бессемейного человека друзей (причем это вовсе не обязательно должна быть «светская жизнь»), чем усердней он молится о других, тем вероятней, что он, подобно Цицерону, nunquam minus solus, quam cum solus — не одинок, даже когда остается один. Иногда это невероятно трудно, но все сколько–нибудь стоящее дается только страданиями. «Без скорбей не будет и спасения»[ [248]]35, — учит св. Серафим Саровский. О том же читаем и у св. Феофана Затворника: «Душа, не испытанная скорбями, ни на что не годна». [ [249]]

Конечно, мученичество крови несопоставимо ни с чем. В гонениях жертва приносится единожды и навсегда. Мученик совести — будь то монашествующий, живущий в безбрачии или браке — призван жертвовать собой пожизненно, каждый день, снова и снова; от него требуется не одна большая жертва, а бесчисленное множество малых. По слову Мефодия Олимпийского, девственность — то же мученичество, но не одномоментное, а «растянувшееся на целую жизнь»[ [250]]. «Двигать свой крест» предписано каждый день (ср Лк 9, 23).

Такая перспектива может показаться довольно мрачной. Но не будем забывать, что каждодневная смерть — это и каждодневное воскресение. Что–то во мне умирает, и в ту же минуту что–то рождается. Как пишет апостол Павел, «нас почитают умершими, но вот мы живы… нас огорчают, а мы всегда радуемся» (2 Кор 6, 9–10).

Радость в скорби

И вот мы приблизились к заключению. Мученик — свидетель не только крестной смерти, но воскресения. Мученичество нередко сопряжено с невыносимыми телесными и душевными страданиями, но страдания мученика — это скорбь, творящая радость и в других, и в нем самом. В свидетельствах постоянно подчеркивается, что мученик не боится смерти, но ждет ее и с готовностью принимает. Узнав о том, что его приговорили к сожжению живым, святитель Поликарп сказал проконсулу: «Что же ты медлишь? Делай, что задумал»[ [251]], и был, как явствует из жития, «исполнен мужества и радости, и лицо его было исполнено благодати». Новомученик св. Николай Огородник, идя на смерть, был, «словно идущий на брак»[ [252]], а когда вели на казнь св. Иордана Трапезундского, он «радостно бежал по улицам, как жаждущая лань, что стремится к потокам воды». [ [253]]

Не зря многие песнопения в честь мучеников Церковь начинает словом «Радуйтесь!»

9. ДУХОВНЫЙ ОТЕЦ В ПРАВОСЛАВИИ

Важнее всех книг

Тот, кто впервые поднимается в гору, должен следовать по известному маршруту; ему нужен спутник и проводник, который уже прошел этим путем и хорошо знает дорогу. Послужить таким проводником — вот в точности назначение «аввы», или духовного отца, — того, кого греки называют «герон», а русские «старец», что на обоих языках означает собственно «старик». [ [254]]

Важность послушания «герону» подчеркивалась с самых первых времен возникновения монашества на христианском Востоке. Св. Антоний Великий говорил: «Я знаю монахов, которые после многих трудов пали и подверглись безумию, потому что понадеялись на свои дела… Монах, если можно, должен откровенно сказывать старцам, сколько пьет капель в своей келье, чтобы как–нибудь не погрешить и в этом». [ [255]]