Даже Патриарх просил наших бабушек: «Нередко молодой человек, приходящий в храм, не осознающий даже до конца, что его туда привело, встречается с равнодушными безразличным отношением людей, для которых церковная жизнь, надо полагать, уже стала обыденностью. Пусть наивны и неудобны вопросы, с которыми юноши и девушки обращаются к нам, пусть внешний вид этих ребят не соответствует нашим представлениям об одежде православного христианина, — они не должны выйти из храма отторгнутыми, неуслышанными или даже обиженными, как это, к сожалению, случается»[405].

И митрополит Кирилл просил о том же: хотя бы священники должны понимать, что любой молодой человек, переступающий порог храма (девушка или парень), — это человек, отмеченный печатью Божией. Говорить им об этом мы не должны. Но сами мы должны понимать, что если этот юноша выбрал тропку не на дискотеку, не на гулянку, а в храм — значит, какая-то частичка отрока Варфоломея (будущего Сергия Радонежского) в нем есть. И поэтому мы должны радоваться его приходу, приметить его, выделить его из общей массы прихожан, уделить ему особенное внимание. Ведь, может быть, этот паренек, сегодня робко толкущийся на церковном пороге, в глазах Божиих уже священник или монах..[406]

Именно потому, что перед молодыми много путей и, соответственно, много искушений, стоит относиться к ним с особой бережливостью. Они ведь в зоне опасности, под непрерывным огнем врага. Зачем же и своим накрывать их своими гаубицами?

Пока же у нас не выработан стиль «церковно-молодёжной» жизни. В наличии только некий церковный «унисекс» — стиль, под который должны форматироваться все приходящие, независимо от пола и возраста. От двух до ста пяти лет у всех должно быть одинаковое выражение лица, одинаковый стиль одежды, одинаковая речь, словечки, способ передвижения по храму и т. д. Как-то раз после лекции, в Симферополе, подошла ко мне девушка — такая дивная, что одного взгляда на нее достаточно, чтобы загасить все мои возможные монашеские поползновения. Лицо чистое. Глаза светлоумные. Подходит и говорит: «Как мне быть? Я очень хочу креститься, жить церковной жизнью, но я очень боюсь стать церковной мымрой. Есть ли здесь какой-нибудь приход, община, где бы меня не заставляли стилизоваться под схимницу?».

У нас на приходах в основном господствует психология бабушек. А ведь у каждого возраста свое переживание веры. Свое переживание у младенцев, которые Боженьку целуют. Свое переживание у детей, свое у подростков, у взрослых и стариков. Старик ищет смысл своей смерти, а молодой — смысл своей жизни.

Для юноши самое главное — радость молитвы. Я и сам, может быть, не дожил до такого возраста, когда всерьез и каждый день думают о смерти и спасении. Для молодости вообще характерно глубокое и беспроблемное убеждение в своем собственном бессмертии. Поэтому молодой человек идет в храм не из страха смерти и не из желания избежать ада. Он ищет смысл. Он ищет избавиться от своего одиночества. Он уже знает свое тело. Теперь ему хотелось бы узнать получше свою же душу.

Юношеское переживание Православия — более светлое и радостное. Здесь еще мало грехов накоплено, и душа легче срывается в славословие: «Слава Тебе, Господи, за то, что Ты есть!». В более старшем поколении память о своих грехах, о своих немощах, болезнях, нуждах заставляет нас чаще просить Господа о чем-то: о прощении наших грехов, о помощи, об исцелении. А молодежь — она от этого свободна, и в этом смысле ее молитва более бескорыстна. Хотя бы поэтому с ними надо особо говорить.

Еще одна особенность православной молодости в том, что (насколько я помню по себе и по общению с очень многими правослаными молодыми людьми), спасение не есть та цель, которую она ставит перед собой. Это в старости, действительно, главная проблема — смерть, ты все чаще всматриваешься туда, за порог… Ну, это я уже опять про себя… А молодой человек совсем по другим мотивам обретает веру. Он не боится Бога, он радуется Богу. Он не боится Божьего суда. Я помню, в молодые годы для меня очень радостными были строки армянского поэта Григора Нарекаци:

Мне ведомо, что близок Страшный суд, И на суде я буду уличен во многом, Но Божий суд — не есть ли встреча с Богом, Где будет суд? Я поспешу туда.

Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь, И, отрешась от жизни быстротечной, Не к Вечности ль Твоей я приобщусь, Хоть эта Вечность будет мукой вечной?

Очень по-разному переживается вера в старости и в молодом возрасте. Поэтому человек, который откладывает свое обращение до старости, сам себя обкрадывает. И даже не в смысле спасения, о котором этот человек не имеет ни малейшего представления, а в смысле именно радости здесь, на земле. Мне кажется, это радость — иметь смысл своей жизни, смысл, который придает значимость каждой минуте твоей, каждой встрече, каждой слезе и каждой твоей улыбке. И вот эта радость бескорыстной молодой веры — это то, что в старости если и дастся, только очень и очень большим трудом, а молодому сердцу это дается совершенно бесплатно.

Но поскольку в наших храмах больше стариков, их переживание Православия оказывается единственным, нормативным, навязываемым, а потому — калечащим молодых людей.

Так что это очень важно — разнообразие ликов Православия. Чтобы оно было. Пусть в больших, крупных городах будут храмы с необычным «выражением лица».

В былые годы церковный народ, «белые платочки» спасли Православие. Низкий поклон им за это. Но нельзя все время укреплять только одну стену. Нельзя все работы исполнять одним и тем же инструментом. Нельзя сегодняшние проблемы решать с помощью позавчерашних рецептов. Поэтому нельзя сводить разговор об отношениях народа и богословия только к бесконечному повторению формулы «народ — хранитель Православия». Церковная мысль должна отличаться от демографической констатации или этнографического описания. Она должна противостоять язычествующему фольклору.