Понимаю, что вопрос об «адресате миссии» может показаться странным. Мол, Церковь должна быть всем для всех, обращаться ко всем…

Если Церковь действительно многочисленна, здрава, многоталантлива, то она должна быть со всеми. Если бы мы были в таком состоянии, как католическая Церковь, у которой всего достаточно, начиная с земель и банков и кончая университетами, тогда, конечно, можно было бы заняться маргиналами. Но если деятельных священников у нас мало, а мирян подвигнуть к социальной диаконии мы еще не умеем, то свои немногие миссионерские ресурсы надо все же прежде всего направлять в точки возможного роста будущего церковного влияния. Надо идти в лучшие школы и лучшие университеты.

У нас же нет ни миссионерских сил, ни опыта их выращивания. В этих условиях приходится быть очень экономным и расчетливым. «Умно-жадным».

В Евангелии мы слышим о разных полях, которые имеют разную урожайность. Вышел сеятель сеять. Одно семя упало при дороге, другое на камне… (Мф 13:3–9) Честно говоря, трудно себе представить сеятеля, который так расточителен: это не шаловливый мальчик, который играется, наверняка крестьянин умеет различать земли и знает — куда не стоит тратить зерно. И тем не менее Христос дал очень точную зарисовку палестинского земледелия той поры. Дело в том, что часто в качестве сеятеля использовался ослик, на которого вешали кожаные бурдюки с зерном, и через маленькие отверстия в них семена струйкой падали в землю. Ослика водили по бороздам, а когда его разворачивали у края поля, то, естественно, семена высыпались и на кромку поля, и за пределы. В каком-то смысле мы тоже такие ослики: навьюченные на нас меха с евангельским зерном мы должны не затыкать, но ронять его всюду, где проводит нас под уздцы Рука Божья.

Но человек все же не вполне ослик и в качестве «животного разумного» должен замечать, какое поле приносит больше плодов. Тогда в случае дефицита семян или нехватки сеятелей он пожалеет бросать зерно на асфальт или в солончак, а побольше посеет на доброй пашне.

Да, согласно Евангелию, сеять надо на все поля. Надо пройти с сеющей рукой вдоль любого поля — того, что залито асфальтом, и черноземного, и того, что ежегодно-непредсказуемо: то даст урожай, а то возьмет отпуск. Но согласно тем же притчам Христа, задержаться для более постоянной и настойчивой работы надо сначала у самого плодоносящего поля: «б какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете; а входя в дом, приветствуйте его, говоря: мир дому сему; и если дом будет достоин, то мир ваш придет на него; если же не будет достоин, то мир ваш к вам возвратится. А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Мф 10:11–14).

Когда у сеятеля много семян, он может позволить себе такую роскошь — бросать горсть абы куда. А когда у тебя от зимней голодухи осталось только двадцать зернышек, ты не будешь их бросать по принципу «раззудись, рука — распрямись, плечо». Ты будешь для каждого зернышка пальчиком в черноземе выкапывать дырочку, аккуратно класть туда зернышко, присыпать, тут же поливать и так далее. Ты будешь выбирать, в какую почву вкладывать. Так вот, точно так же и здесь.

У Церкви сегодня немного сил. Поэтому прилагать усилия надо к точкам потенциального роста. Надо возделывать те поля, которые являются наиболее нашими, отзывчивыми.

Надо идти на проповедь не к татарам, а к русским.

Среди русских — к трезвым русским, а не к пьяным.

Из них — к тем, кто умеет отключать свои мозги от телевизора, кто живет не в мире пошлости и сплетен, а способен воспринимать серьезную информацию.

И, наконец, к тем, кто способен своей жизнью ответить на услышанную весть, а это — свойство молодежи. Вот по этим причинам моя естественная аудитория — это студенчество.

Есть ситуации, когда у миссионера нет выбора — с кем и как говорить. Это ситуация, порожденная ограниченностью личного жизненного опыта начинающего миссионера. Скажем, у него есть личный опыт армейской службы и потому ему легче разговаривать с военными. А вот в школе, среди детей он чувствует себя не в своей тарелке. Что ж — начни с того, что «по зубам».

Но представим, что достаточно разносторонний человек, который может найти общий язык со всеми, начинает свое служение в большом городе, и перед ним открыты все двери. При таком редком стечении обстоятельств лучше идти к тем, кто сможет нести слово дальше, — к учителям, журналистам, врачам, социальным работникам, офицерам, а не к машинистам метро. Не потому, что машинист хуже других, а потому что он — одиночка на работе. Надо идти к людям публичных профессий. К тем, чья работа и состоит в работе с людьми. Тогда есть надежда на общественный резонанс[530].