Поскольку «Дневники» святителя Николая — издание редкое, приведу оттуда еще несколько выписок об общении величайшего (ибо равноапостольного) русского миссионера с величайшим русским философом:

«Взял билет второго класса до Москвы (из СПб). Дорогой — кондуктор: «Не Вас ли спрашивает один господин, в первом классе, худой, бледный»; я отделывался незнайством — но господин, наконец, при одной остановке, сам подошел ко мне: "Мне нужно видеться с епископом Николаем — не доставите ли мне случай". — "С кем имею честь?" — "Владимир Соловьев" (а его карточку я сегодня же нашел у себя на столе). Я очень обрадовался нашему знакомству. Он едет в Москву на полугодовое поминание своего отца, историка Соловьева, имеющее быть послезавтра, четвертого апреля, и потом возвращается в Петербург, где в следующее воскресенье, шестого апреля, у него диспут на доктора философии — защита диссертации "Критика отвлеченных начал". Ему о чем-то нужно поговорить со мною, что и условились сделать в Москве»[683].

«Застал у Преосвященного Алексея философа Владимира Сергеевича Соловьева и профессора Павлова. Первый спустился со мною ко мне, чтобы интимно поговорить, удивил меня, сказав, что хочет постричься в монахи, и на первые годы просится пожить в Миссии — будет полезен в это время преподаванием в Семинарии. Я прямо стал отсоветывать ему монашество — на том основании, что и для Церкви будет полезней, если он, состоя вне духовенства, будет писать в пользу Церкви. Побуждением к монашеству он выставляет «слабость характера своего» — тем более ему нельзя быть монахом. Вообще, эта личность — весьма яркая и поражающая; смотрит истинным философом, довольно мрачным; ему всего двадцать семь лет»[684].

«Сказали о Mm Соловьевой, вдове Сергея Михайловича Соловьева, историка. Она привезла в подарок Миссии экземпляр «Русской истории» своего мужа, в корзинке из лубка; немножко поплакала о муже, рассказывая о его болезни, — о том, как все, касавшееся России, его волновало (бывало, "газету читая, дрожит"). Говорила о сыне — Владимире Сергеевиче Соловьеве, философе, о его детстве, как был серьезен, как все лошадь чистил и подгонял (деревянную). Говорила, что диспут в воскресенье продолжался с одного часу до пяти, что возражали очень много (какой-то нигилист, возражая, от злобы был сам не свой); Владимир Сергеевич устал очень, но диспут выдержал блистательно. Когда Владимир Сергеевич приедет из Петербурга, обещалась адресовать его ко мне, а меня просила поговорить с ним о необходимости частого приобщения Святых Тайн»[685].

Понимаю, что «опричники» одному святителю Николаю попробуют противопоставить другого. Мол, святитель Николай Чудотворец дал пощечину Арию. Но это выдумки. В слове, которое святитель Андрей Критский посвятил святителю Николаю[686], рассказывается о вразумлении пастырем мирликийским одного епископа, впавшего в «маркионитскую ересь» (т. е. не-признание Ветхого Завета исходящим от того же Благого Бога, что и Евангелие): «Некогда ты, встретившись с мужем блаженной памяти Феогнием (который был тогда маркионитским епископом), словами Писания обличал его в заблуждении до тех пор, пока не обратил от лжи к истине. Но поскольку в нем таилось раздражение, происшедшее от сего обличения, ты, заметив это, возвышенным голосом произнес к нему: Брат мой! Помиримся!».

Эта история отсутствует в древних версиях Жития и встречается лишь начиная с XVI века — сначала в латинском «Каталоге святых» Петра де Наталибуса, а затем в двадцатом слове (О жизни и деятельности преподобного отца нашего Николая, архиепископа Мир Ликийских, Чудотворца) Дамаскина, «иподиакона и студита, Фессалоникийского»[687].

«Рассказ Дамаскина наряду с древней основой сказания содержит и несомненные признаки повреждения. К их числу в первую очередь должно быть отнесено выражение «ударил по щеке». Если бы святитель Николай действительно позволил себе нанести Арию удар по щеке, то не могло бы быть и речи о его реабилитации, ибо 27 Апостольское правило, которое, несомненно, действовало еще ранее Никейского Собора, гласит: «Повелеваем, епископа, или пресвитера, или диакона, биющаго верных согрешающих или неверных обидевших, и чрез сие устрашати хотящаго, извергати от священнаго чина. Ибо Господь отнюдь нас сему не учил; напротив того, Сам быв ударяем, не наносил ударов…». Следует обратить внимание на категоричность выраженного здесь требования о наказании. Если, например, 55 Апостольское правило, определяющее извержение из сана в качестве наказания за словесное досаждение епископу, выражается с известной осторожностью: «да будет извержен», как бы допуская возможность снисхождения и предоставляя вынесение приговора на усмотрение церковного суда, то 27 правило требует извержения из сана безоговорочно: «повелеваем извергати», указывая в качестве причины такой строгости ясно выраженную (через личный пример Иисуса Христа) божественную волю о безусловной незлобивости пастырей и недопустимости с их стороны каких-либо насильственных действий»[688].

Текст жития святителя Николая, составленный Симеоном Метафрастом, не содержит этого сюжета, в чем русский читатель может убедиться по интернет-публикации: http:// www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=4192. Иподиакон Дамаскин просто слишком буквально принял выражения предшествующей традиции, говорящей о словесной полемике святителя Николая с Арием[689]. И «по-простому» словесную «брань» понял как драку.

Церковь же зовет святителя Николая «образ кротости», а не «образ лютости».

Понимаю также, что опричники сошлются и на репрессии царя Иоанна Грозного, якобы прославленного в лике святых. Почитатели Грозного ссылаются на Святцы Koрежмского монастыря за 1621 год (РГБ, Фонд Ундольского, 237): «10 июня: в той же день обретение Святаго телеси Великомученика Царя Иоанна)». И там же в святцах за 1624 г. за июнь месяц 10 дня на обороте 205 листа такая запись: «В той же день обретение святаго телеси великомученика Царя Иоанна»[690].

Как они эту память связывают именно с Иваном Грозным — остается тайной их сознания. Как Иван Грозный стал великомучеником? Кто его пытал? Где хранились его мощи? Почему иных свидетельств о почитании нетленных мощей первого русского царя нет? Эти вопросы проходят мимо мифологизированного сознания опричников.

Я же предполагаю, что это отголосок почитания великомученика благоверного царя Иоанна. Но не русского и не Грозного, а Вавилонского. История его обращения и мученичества сохранилась в Житии святителя Феодора Эдесского (память 9 июля)[691].

А нынешние почитатели Грозного отнюдь не православие хранят. Увы, они лишь лелеют свою собственную ненависть. Посмотрите:

«Грозный был еще и тончайшим православным эзотериком. Иоанн IV утверждает благой, в целом, характер смерти. Одна из главных задач инквизиции заключалась в том, чтобы провести грешника через некий ритуал духовного созерцания, обусловленного умерщвлением плоти. Долгие страдания постепенно делают человека невосприимчивым к физическим ощущениям, к запросам собственного тела. Разум, свободный теперь от телесных мучений, неожиданно открывает для себя новые функции, ранее ему неизвестные. Таким образом, наступает стадия просветления Разума, когда он, освободившись от материального тела, начинает свободно впитывать в себя божественные энергии высших сфер. Все это чрезвычайно легко накладывается и на опричный террор, который несомненно представлял собой одну из форм православной инквизиции. Иоанн Грозный и его верные опричники отлично осознавали свою страшную, но великую миссию — они спасали Русь от изменников, а самих изменников от вечных мук. Смерть от руки Царя, избавляет от загробных мучений»[692].