«Радуйся, Солнце Православия, надежда всего нового Израиля» — уж позвольте мне на Христа возлагать мое упование!

«Радуйся, советников лукавых Сильвестра (!) и Адашева от очей своих удаливый» — это о своем духовнике, и авторе «Домостроя».

«Радуйся, дружину опричную по образу ангельского воинства последних времен из слуг верных создавый» — и где это и кто видел ангелов с собачьими головами?

«Радуйся, кровью святителя Филлипа, от еретиков коварно убиенного, без вины помазанный». Ну, это уже из культа Вуду…

Да, веками Церковь признавала православно-монархическое устроение общества нормативным.

О сроднённости христианства с монархической идеей хорошо говорит Мерлин в «Мерзейшей мощи» Клайва Льюиса: когда Мерлин осознаёт, сколь горек тот мир, в котором он пробудился после столетий спячки, он предлагает: «Воззовем к христианским королям!». И слышит в ответ: «Их нет или они бессильны». — «Ну, тогда воззовем к византийскому императору!» — «Императора тоже нет». И Мерлин говорит: «В страшные времена я проснулся»[695].

Но точно ли Господь тоже это признает? В недавнем, в XX веке Промысл Божий устранил с мировой арены все православные монархии. Россия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния стали «республиками» со светским строем. Объяснять исчезновение православных монархий только происками врагов религиозно неинтересно. Лучше вдуматься в то, что Господь хочет сказать нам на языке истории. Это ведь одно из удивительнейших отличий библейской веры от языческой: пророки стали искать волю Бога не в облаках и кометах, а в истории. История стала восприниматься как пространство теофании, как место диалога Бога и человека.

Может быть, потому и не стало православных монархий, что слишком много надежд с ними связывалось. Да, империя — это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать сил в поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратилась в армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня, скорее, пугают призывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: «Эти люди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию».

Мне кажется, что нам объявили о нашем совершеннолетии. Пока ребеночек мал, ему нужен манежик. Нужно внешнее ограждение, которое защищало бы его от еще неполезных для малыша приключений. «Итак, самодержавие совершенно необходимо именно для того, чтобы дать Церкви нормальные условия существования, оградить ее от множества врагов», — говорит азбука православного монархизма[696]. При этом, правда, остается безответным вопрос — как же это апостолы шли по Римской империи без сопровождения жандармов? Там-то врагов у них было побольше, чем у православных монахов времен православных империй…

И сейчас можно увлечься подсчетом числа наших врагов. Но лучше сказать себе: какая разница, сколько их! Мой христианский и совестный долг от этих цифр не меняется. В том числе и мой христианский долг расширения пределов евангельского влияния.

Вместо мечты о внешне-понуждающей к благочестию силе лучше прямо обращаться к верующим людям: «У вашей веры нет социального защитника, а потому отдайте себе отчет в том, что вы сами ответственны за веру свою и своих детей». Неужели и сегодня для того, чтобы свой ум держать в рамках Православия, вам нужен православный городничий?

Что может дать монархия православному проповеднику? Принудительно собранную аудиторию, которая не будет иметь права вступить с проповедником государственной Церкви в дискуссию. Ну и на всякий случай (вдруг раздражение против навязываемой веры будет слишком горячим) — тело-хранителей, которые будут защищать физическую жизнь православного проповедника. Но не странно ли рисковать жизнью других людей для спасения своей? Впрочем, слово «спасение» здесь двусмысленно: именно в том случае, если враги Православия убьют тело православного проповедника, его душа будет спасена. Так от чего же защищают телохранители? От пути в Царство Божие? Не лучше ли положиться на Промысл Божий? Тем более что священник или миссионер, ходящий с вооруженной охраной, вряд ли будет вызывать симпатии к той вере, которую он проповедует[697].

Сегодня именно миссионерское звучание надо услышать в строке Псалтыря о ненадеянии на «князи и сыны человеческие». Не с опричников надо брать пример, а с блаженного Феофилакта Болгарского — как он боролся со своими соотечественниками — греческими сборщиками налогов — отстаивая от их алчности свою болгарскую паству[698]. И со святителя Стефана Пермского, кончину которого пермяки оплакивали и за то, что «он и перед князем о наших жалобах, о льготе и о нашей пользе ходатайствовал и промышлял. Перед боярами, начальниками, властями мира его он был нашим горячим заступиком, многократно избавляя нас от насилия и рабства, от чиновничьих поборов, и тяжкие дани облегчая нам. Даже сами новгородцы, ушкуйники, разбойники, словами его убеждены бывали не нападать на нас»[699]. Святитель Иннокентий Московский аналогично защищал алеутов от бессовестности русских предпринимателей и администраторов.

Вновь напомню слова Христа: Я посылаю вас, как овец посреди волков (ср. Мф 10:16). «Как овец» — значит, без телохранителей, без электрических парализаторов и скорострельных ружей. Так не слишком ли много потом «овцы» взяли у «волков»? Стоит ли овцам мечтать о вставной волчьей челюсти? Как сказал один философ, «Церковь сама спровоцировала свое сокрушительное поражение в битве за культуру. Слишком часто вместо того, чтобы исполнить заповедь любви, она настаивала на ужесточении закона; вместо того, чтобы тихонько стучаться в двери, взламывала их; вместо того, чтобы просто быть здесь — открытой для нуждающихся и готовой служить им, она громко требовала, чтобы служили ей; вместо того, чтобы униженно принимать оскорбления, гордо давала отпор»[700].