Так что сохранившиеся источники должны были сохраниться пропорционально. В каком соотношении они находились с иными свидетельствами Церкви о своей жизни в те столетия, в таком же соотношении они и ложатся на стол современным исследователям.

Конечно, мы не все знаем об истории миссии. Но мы знаем, что сама эта история была для византийцев гораздо менее интересна, чем разборки с ересями или рассказы о чудесах. Например, не сохранилось ни одного византийского документа, где бы упоминалось о деятельности Константина и Мефодия (в т. ч. и в документах патриарха Фотия).

Так почему же церковная память древней Церкви оказалась способна к фиксации опыта догматического и аскетического, чудотворного и канонического, но не к фиксации и хранению опыта миссионерского?

Чудеса Христос не заповедал творить. К посту не призывал. Нет в Евангелии и призыва писать учебники догматического богословия. Зато есть в нем призыв «идите и научите все народы». Именно — учите, а не «изумляйте чудесами»…

Но отчего-то опыт исполнения именно этого прямого повеления Спасителя не заинтересовал церковную память и хронистов. И читаем мы в хронике Георгия Амартола — «При этом блаженном Константине к святому крещению пришли и жители внутренней Индии, и иверы, и армяне все окончательно уверовали во Христа со своим царем Тиридатом, благодаря многострадальному великомученику Григорию, архиепископу их. И было землетрясение в Кампании, и 13 городов рухнуло. И исчезновение солнца было в третьем часу дня, так что звезды на небе показались. А в Мелитинской стране змеи всякого рода собрались, в течение пяти часов взвивались и бились и убивали друг друга»[711]. И все это — наряду. Обращение народов — в ряду с иными диковинками…

Не симптом ли это какой-то очень древней и устойчивой болезни церковного сознания?

О немногих древних миссионерах, чтимых церковной историей (за исключением апостола Павла), мы не знаем почти ничего. Не знаем самого главного:

— как они изучали местную культуру и как обретенное знание влияло на их проповедь? — как именно они преодолевали культурные границы?

О том, что эти барьеры серьезно препятствуют служению даже святого и равноапостольного проповедника — мы знаем из жизни святителя Николая Японского. «Отец Николай засел за язык и литературу японцев, и изучал все это не разгибая спины в продолжение восьми лет. Прочитал с учителем китайских классиков, прочитал японскую историю, прочитал разные сочинения японских писателей древнего и нового времени (в этой области отец Николай и среди японцев может быть назван специалистом). Затем пошел буддизм. Отец Николай начал приглашать к себе бонз (буддийских духовных) и с ними прочел добрую часть трудной для понимания (даже непонятной без хорошего комментария) буддийской литературы. Читал все это с увлечением, весь отдаваясь своему делу. Учителя не выносили такой напряженной работы, требовали себе отдыха, тогда отец Николай нанимал себе двоих-троих учителей, и все читал и читал, стараясь проникнуть в душу японского народа, просветить который светом Христовым он приехал»[712]. — как одолевали языковой барьер?

Сравним традиционно-агиографический образ апостола и современный: «И выпала по жребию Индия Иуде Фоме апостолу. И он не пожелал идти, сказав: "Не имею я сил для этого, и муж я еврейский, как индийцев могу учить?". И явился ему Господь наш в ночном видении и сказал: "Не бойся, Фома, ведь благодать моя, с тобою она"»[713].

И: «Приехав в Японию, я, насколько хватило сил, стал изучать здешний язык. Много потрачено времени и труда, пока успел я присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Недаром когда-то католические миссионеры писали, что японский язык изобретен самим дьяволом с целью оградить Японию от христианских миссионеров»[714]. «Рассказывают, что в первые годы изучения японского языка отец Николай часто ходил школу вместе с японскими детьми, сидел с ними за одной партой и учился изо всех сил. Однажды смущенный учитель вынужден был повесить объявление: "Бородатому иностранцу не входить!"»[715]. — как начинали свои беседы? — как находили первых собеседников и учеников?

(Исключение — о котором, кстати, мы не можем узнать из современных изданий Житий Апостолов[716] — это эпизод из «Деяний Марка»: Апостол Марк, идя по Александрии, разорвал свой башмак и зашел к первому встретившемуся башмачнику починить его. Во время починки башмачник Анниан уколол себе палец и при этом невольно воскликнул: «8iq ©eoq» («единый Боже!»), что и послужило для апостола удобным поводом начать свою проповедь. Естественность происшествия располагает к мысли, что мы стоим на почве живого исторического воспоминания. Этот Avviavoq и был первым преемником евангелиста на александрийской кафедре[717].

Аналогичная миссионерская практика была и у преподобного Макария Алтайского: он советовал миссионерское действие начинать в бане… Мол, придет к миссионерскому стану семья кочевников, и надо будет их отогреть, накормить, а потом отвести в баню. Батюшка — с мужчинами и мальчиками, матушка — с женщинами и девочками. Матушка будет учить туземцев мыться и мыть детей, будет сама умывать им ноги — и «при этом случае или старица или младшая мать воскликнет Эй Кутай (О, Боже!) и таким образом будет принят этот первый урок оглашения в бане».

А в 90-х годах XX века в Донецке кришнаиты поехали на микроавтобусе в свою миссионерскую поездку. Естественно, по дороге они дружно пели свою мантру — «Хари, Кришна, хари, Рама!». Увлеклись так, что автобус на повороте занесло и он стал опрокидываться… И вот тут все кришнаиты дружно и отнюдь не на санскрите воскликнули — «Господи, помилуй!».